Американские политологи Габриэль Алмонд и Сидней Верба[342] отказались от психоаналитического способа объяснения и, основываясь во многом на психокультурном подходе, в начале 60-х гг. предложили теорию гражданской политической культуры и политической социализации, которая была призвана объяснить политическое поведение людей. Они выделили три чистых типа политической культуры, а также одну смешанную (гражданскую культуру), которая характерна для государств с демократическим типом правления.

Первый тип чистой политической культуры был назван ими парохиальной (патриархальной, «местечковой») культурой. Для нее характерно отсутствие у населения знаний о политике и каких-либо ожиданий от политической системы. В эту категорию попадают политические культуры африканских родовых обществ и автономных местных общин. Чистая паро-хиальная культура обычно встречается в самых простых традиционных системах с минимальной политической специализацией.

Второй тип — подданническая культура. В данном случае подданный знает о существовании специализированной правительственной власти; он эмоционально ориентирован на нее, возможно, гордится ею либо, напротив, испытывает к ней неприязнь; он оценивает ее как легитимную или нет. Но это отношение только к «нисходящему потоку» политической системы. Оно носит в основном пассивный характер. Этот тип культуры отличается в целом невысоким уровнем активности граждан.

Третий — участнический (партиципаторный, активистский) тип культуры характеризуется вовлечением граждан в политическую жизнь, их включенностью в общественные дела. Они склонны ориентироваться на «активистскую» роль личности в политике.

С демократией согласно этой теории совместим лишь определенный тип политической культуры — гражданская политическая культура, являющаяся сочетанием подданического и участнического типов. Носитель гражданской политической культуры оказывает давление на власть, но в то же время сохраняет к ней лояльность; он должен быть активным, но не проявлять активность постоянно, лишая власть возможности действовать.

Политическую культуру можно рассматривать на разных системных уровнях: на уровне общества страны в целом, на уровне социальной группы (класс, нация, этническая группа), на личностном уровне.

С точки зрения этой классификации, политическая культура в современной России, в целом, безусловно является подданнической, если не брать во внимание отдельные небольшие группы населения, например, жителей сильно отдаленных сельских районов, сохраняющих порохиальныю культуру, или узкую прослойку гражданских активистов, являющихся носителями участнической политической культуры. Но общей картины это не меняет. Данные соцопросов демонстрируют, что для российских подданных достаточно характерны подавленное недовольство и недоверие по отношению к властным институтам, которые в то же время сочетаются с весьма высоким уровнем доверия к центральной власти, рейтинг которой закономерно взлетает во время военных акций (в Чечне, Южной Осетии, Украине, Сирии). Такое амбивалентное отношение к власти демонстрируют достаточно типичные высказывания, которые мне приходилось слышать в повседневной жизни:

«Путин конечно мафиозник, но он все делает правильно! Вот с чиновниками у нас беда — у них совсем совести нет!»,

«Коррупция конечно есть у нас. Но что же с ней сделаешь, если с ней один Путин борется!» и т. п.

С другой стороны, видимо, именно наследием подданической культуры можно объяснить разброд и внутренние конфликты в среде современной российской оппозиции и в среде гражданских активистов в целом. Ведь в условиях подданической культуры у людей не формируется навык построения горизонтальных деловых взаимоотношений, взаимодействие привычно лишь в рамках вертикальной иерархии, и общение в качестве равноправных субъектов — это то, чему российскому гражданскому обществу еще длительное время придется учиться. Этим же можно объяснить и то, что деятельность иерархически организованных организаций в России фактически оказывается более эффективной.

Освоение политической культуры индивидом происходит в процессе политической социализации. В соответствии с концепцией И. Истона и Дж. Дениса политическая социализация состоит из нескольких этапов. Первичная политическая социализация, т. е. усвоение первых политических символов, происходит в 3–4 года посредством влияния семьи, средств массовой информации, ближайшего социального окружения. В 11–13 лет представления о политической власти персонализируются в виде образов конкретных людей. В 14–16 лет подросток оперирует абстрактными понятиями, связанными с политикой («власть», «право», «свобода» и т. д.)

В литературе упоминается, что политическая социализация может носить «вертикальный» (воздействие политической среды на личность, являющейся пассивным объектом воздействия), «горизонтальный» (индивид является равным участником процесса социализации) и смешанный характер.

Целью упомянутой выше теории политической социализации является изучение процесса становления личности как субъекта именно политической деятельности. Так с точки зрения Г. Алмонда и С. Верба, хотя характер воспитания в родительской семье в ранние годы жизни имеет значение, он не оказывает решающего влияния на политические установки взрослого индивида. Все же, на мой взгляд, однако, не стоит игнорировать и более ранний этап первичной социализации, над которым собственно политическая социализация надстраивается. Хотя видимо было бы необоснованно выводить политические ориентации индивида исключительно из общих закономерностей развития ребенка, все же интересны концепции, которые объясняют политическое поведение ранним детским опытом личности, хотя конечно они имеют свои ограничения и подвергались критике. В частности, в этом отношении интересна работа Ллойда Демоза «Бархатная революция: детские корни демократических движений в Советском союзе и восточной Европе»[343], впервые опубликованная в 1990 году, т. е. в канун интенсивных демократически-ориентированных преобразований в СССР и восточноевропейских странах.

Демоз говорил, что главной мыслью его психоисторических работ было то, что реформа воспитания детей всегда предшествует политической реформе. В частности, демократические реформы в СССР и восточной Европе, с его точки зрения, связаны с изменениями в характере воспитания. Он пишет, что отношение к детям в России вплоть до 20 века было крайне суровым. Суровое отношение к детям было обычным делом по всей Европе, но уже в 18 веке оно стало вызывать осуждение. В России же традиционные жестокие приемы воспитания детей не встречали настоящего противодействия вплоть до 20 века. Он полагает, что двухвековая отсрочка реформы воспитания детей как раз и является причиной двухвекового запаздывания политической реформы в России по сравнению с Западом.