15 сентября 1935 года Геринг провозгласил «Нюрнбергские законы». Первый вводил различие между «гражданами рейха» и «принадлежащими к государству» (только «истинные немцы» могли пользоваться правами гражданина). Второй запрещал браки и секс между евреями и немцами. В ноябре того же года евреи в Германии были лишены избирательных прав. Вообразите, «Юдише рундшау» приветствовал новые меры: «Германия… отвечает требованиям Всемирного сионистского конгресса, объявляя евреев национальным меньшинством. Как только евреи официально станут национальным меньшинством, снова будут установлены нормальные отношения между немцами и евреями. Новые законы предоставляют евреям в Германии свою культурную жизнь, свою национальную жизнь. В будущем они получат право создавать свои школы, театры…» Что это — невообразимая глупость (а где же интеллект ашкенази?) или вековой еврейский страх (может, если мы будем сидеть тихонечко и их не ругать, нас не тронут)?

В сентябре состоялся переезд, о котором Эйнштейн писал Майе: купили дом 112 по Мерсер-стрит: двухэтажный, очень обыкновенный. Бернард Коэн, посетивший Эйнштейна незадолго до смерти, описал его кабинет: «Веселая комната на втором этаже в задней части дома… По двум стенам от пола до потолка шли книжные полки, и был большой низкий стол, загруженный блокнотами, карандашами, безделушками, книгами и коллекцией прокуренных трубок. Был фонограф… Третья стена занята большим окном, на четвертой — портреты Фарадея и Максвелла». До института опять было недалеко, Эйнштейн ходил пешком, а если нездоровилось или была плохая погода, ехал на институтском автобусе. Машину, как ни уговаривали, не купил и учиться водить отказывался. Потихоньку превращался в эксцентричного старика, хотя был не так уж стар. Как пишет Зелиг, зимой Эйнштейн носил вязаную шапку, летом — полотняную панаму. «Обувался он в сандалии; если было тепло, носки не надевал. Длинные развевающиеся волосы в прохладную погоду Эйнштейн прикрывал красно-белым шарфом, завязывая его под подбородком». Вел размеренную жизнь, по-стариковски спал днем, мог проспать три-четыре часа. Утром разбирал почту, работал, после обеда иногда еще немного работал, но больше читал, играл на скрипке редко, чаще слушал пластинки или шел в гости — один, без Эльзы: та почти не вставала.

Общественных нагрузок ему все было мало — с философами Джоном Дьюи и Элвином Джонсоном вступил в Международную лигу за академическую свободу. Хлопотал о присуждении Нобелевской премии мира Карлу Осецкому, которого несколько лет назад пытался вытащить из тюрьмы; теперь тот был в концлагере. (В 1936-м Осецкому присудили эту премию, Геринг предложил свободу в обмен на отказ от нее, Осецкий не согласился и умер в лагере в мае 1938 года.) В 1937-м Гитлер постановил, что ни один немец не имеет больше права принимать Нобелевские премии.

12 ноября группа Изз ад-дина аль-Кассама, главы мусульманской организации «Черная рука», совершила вооруженное нападение в районе Дженина на евреев и на арабов, продавших евреям землю. 20 ноября аль-Кассам был убит в перестрелке с британской полицией. Ни о какой дружбе арабов с евреями и тех и других — с англичанами уже и речи не шло. И все равно евреи стремились в Палестину — а куда еще? В Польше, где проживали 3 миллиона 350 тысяч евреев, шестая часть еврейского населения мира, принимали антисемитские законы, специальные налоги для евреев, их безнаказанно избивали на улицах, нападали на школы, больницы; это вызвало новую волну еврейской эмиграции. Они бы и рады уехать в Америку, но туда мало кого пускали. Чтобы кто-то мог попасть в США, надо было, чтобы за него поручился американский гражданин, выдав «Аффидевит поддержки и спонсорства», а если речь шла не о близком родственнике, то требовалось несколько поручителей (многие американцы жульничали, пытаясь спасти незнакомых людей, и от въезжающих требовали доказать знакомство со всеми приглашающими — совместными снимками, перепиской). Эйнштейн хлопотал за десятки людей, как только стал американцем, одним из первых, кого ему удалось вытащить из Германии, был скрипач Борис Шварц, Эйнштейн его еще и на работу пристроил. А Илзе? А Эдуард? Нет, вы нам точно скажите, хороший или плохой, волна или частица…

В декабре Эльзе стало совсем худо. 10 декабря она писала Леону Уотерсу: «Мой муж весь в своих вычислениях. Я никогда его не вижу» — и в те же дни рассказывала Антонине Валлентен, что муж очень к ней внимателен: «Я никогда не думала, что он меня так любит. А сейчас черпаю в этом утешение». Под Рождество ее увезли в больницу, но через несколько дней по ее просьбе вернули домой: один глаз у нее не видел, руки не слушались, но она все же писала. Уотерс, вдовец, женился: она его поздравила: «Вы будете разделять все чувства и мысли друг друга»… У нее этого никогда не было. И все же муж неожиданно проявил по отношению к ней такт, скрыв от нее вдруг возникшую неприятность.

Некая Хершдорфер, немка, живущая в Англии, заявила, что она дочь Эйнштейна, и попросила его знакомого Фридерика Линдемана с ним связаться. С той же просьбой она обратилась к Плещу, с 1933 года жившему в Англии. Новость переслали через Германа Вейля. Дюкас наняла детектива-любителя, быстро выяснили, что Хершдорфер — это немецкая актриса Грета Маркштейн, с которой Эйнштейн был знаком в Берлине. В год ее рождения Эйнштейну было 14 лет и он жил за тысячу километров от ее матери. Детектив также сообщил, что у Маркштейн репутация «ненормальной» и вымогательницы. На сем успокоились. Но зачем вообще надо было нанимать детектива, если Лизерль давно умерла? Вероятно, Эйнштейн вовсе не имел в виду Лизерль, но допускал, что у него мог быть ребенок от какой-либо женщины.

В 1936 году в Германии закончился экономический кризис, безработица сократилась с шести миллионов (в 1932 году) до одного миллиона человек — заслуга министра экономики и президента Рейхсбанка Яльмара Шахта, умевшего заключать выгодные сделки. Экономика вся была направлена на перевооружение — выгодно и предпринимателям, и рабочим. Даже те, кто не голосовал за Гитлера, подумали, что ошиблись. А Эйнштейн 30 января основал очередной фонд в пользу беженцев из Германии, назначив исполнительным директором Отто Натана. Сам раздавал рекомендации беженцам без счету, причем желающим как въехать, так и выехать: Розен, его соавтор, мечтал жить в СССР, и Эйнштейн 23 марта написал рекомендательное письмо Молотову, а 4 июля благодарил того за положительный ответ. Инфельд: «Как ни странно, его рекомендательные письма значили куда меньше, чем рекомендации некоторых других профессоров, гораздо менее известных. Эйнштейн несколько раз говорил мне: „Моя известность начинается за пределами Принстона. В Файн-холле мои слова значат очень немного“.

Но и за пределами Принстона рекомендации Эйнштейна имели небольшое значение… Он подписал в своей жизни столько рекомендательных писем, что их рассматривали скорее как ценные автографы. Мне, например, рассказывали историю о свободном месте в больнице, где искали рентгенолога-физика. Подали заявление четыре физика, бежавшие от гитлеровского режима; у каждого было рекомендательное письмо от Эйнштейна».

Лето провели в новом месте: близ деревни Саранак-Лейк, что в горах Адирондак на северо-востоке штата Нью-Йорк: озеро, рядом санатории, отели. В 1870-х, когда евреев не принимали на многих американских курортах, шесть богатых евреев в Саранак-Лейк построили возле деревни коттеджи и основали Клуб Нолвуд; один из этих коттеджей и сняли Эйнштейны. «Барахло» плавало в основном на ближайшем озере Цветочном и как обычно переворачивалось и тонуло; чуть не все местные уверяли, что им довелось спасать тонущего Эйнштейна.