Хофман: «Раньше, когда Эйнштейн разрабатывал общую теорию относительности, он руководствовался, например, принципом эквивалентности, который связывал тяготение с ускорением. Где же были аналогичные принципы, которыми можно было бы руководствоваться и которые могли бы привести Эйнштейна к созданию единой теории поля? Этого никто не знал. Даже сам Эйнштейн. А потому эта работа была не столько целенаправленным поиском, сколько блужданием в математических дебрях, крайне слабо освещаемых физической интуицией. За годы пребывания в Принстоне Эйнштейну не раз казалось, что наконец-то он пришел в своих исканиях к единой теории поля. И каждый раз оказывалось, что если продолжить вычисления, то будут выявлены неприемлемые следствия из его уравнений… Все, на что Эйнштейн мог опираться в поисках единой теории поля, — это только его уникальный жизненный опыт и глубочайшее убеждение, что такая теория должна существовать (или, как говорили древние иудеи, что бог един)». Хофман приводит воспоминания одного из принстонских ассистентов Эйнштейна, Штрауса: «Первая теория, над которой мы работали… разрабатывалась самим Эйнштейном уже более года, и мы продолжали работать над ней еще около девяти месяцев. Однажды вечером я нашел некоторый класс решений уравнений поля, и на следующее же утро оказалось, что эта теория лишилась своего физического содержания… я был совершенно удручен случившимся. Но когда на следующее утро я пришел на работу, Эйнштейн был взволнован и полон энергии: „Послушайте, я думал над этим всю ночь, и мне кажется, что…“ Так было положено начало совершенно новой теории, которая также через полгода превратилась в кучу макулатуры…»

Жить в Принстоне ему не особенно нравилось, писал королеве Елизавете: «…замечательное местечко, забавный и церемонный поселок маленьких полубогов на ходулях. Игнорируя некоторые условности, я смог создать для себя атмосферу, позволяющую работать и избегать того, что отвлекает от работы. Люди, составляющие здесь то, что называется обществом, пользуются меньшей свободой, чем их европейские двойники…» Общества не чурался, но предпочитал эмигрантов, знакомых еще по Европе. Самым близким принстонским другом стал экономист Отто Натан (1893–1987), финансовый советник при Веймарской республике; он приехал незадолго до Эйнштейнов и помог им приспособиться к новой жизни. Герман Вейль работал в Файн-холле; он и Эмма Нетер (которую Эйнштейн после ее смерти назвал «самым значительным математическим гением женского пола)» организовали Фонд помощи немецким математикам. Старый друг, доктор Баки, поселился в Нью-Йорке. Скоро понаедут еще знакомые. Но Эйнштейн, по свидетельству Грации Шварц, жены германского консула, был угрюм: из-за Гитлера, из-за Эренфеста, отчасти (хочется так думать) из-за того, что Эдуард, больной и беспомощный, остался далеко.

12 ноября дома прошли выборы в рейхстаг с единственным списком кандидатов от одной партии и одновременно — референдум о выходе из Лиги Наций. Предвыборные брошюры типа «Евреи требуют убийства Гитлера» и повальный страх сыграли свою роль, и все же в крупных городах было значительное (в среднем процентов по 25) протестное голосование. Но в целом НСДАП получила (или подсчитала) 92,11 процента голосов. В Палестине между тем влиятельные арабы осуждали британцев за продолжение еврейской иммиграции, а арабам, что продавали евреям землю, грозили бойкотом. 13 октября 1933 года Палестинский исполнительный комитет организовал забастовку и демонстрацию в Иерусалиме, британская полиция всех разогнала; 26 октября в Яффе в результате беспорядков погибли 27 арабских демонстрантов и один полицейский. Муфтий призвал к джихаду и, встречаясь с германским консулом, предложил свои услуги в борьбе с Англией и евреями.

В самой Германии сионистская федерация выпустила удивительный меморандум: «Мы считаем, что именно новая Германия может, благодаря решительности в еврейском вопросе, разрешить проблему… ведь мы тоже против смешанных браков и за сохранение чистоты еврейской расы». Передовица газеты «Юдише рундшау»: «Сионизм признает существование еврейского вопроса и, желая конструктивных решений, согласен на помощь всех народов, как проеврейских, так и антиеврейских». Раввин Иоахим Принц, который позже бежал в США и стал главой Американского еврейского конгресса, писал в 1934 году, что «национал-социалистическая революция в Германии означает еврейство для евреев» и это замечательно. Надо, однако, заметить, что с 1934 года террор в отношении евреев несколько спал и «еврейским вопросом» занимался весьма умеренный руководитель управления расовой политики Вальтер Гросс. Так что евреи уезжали пока не спеша.

Флекснер советовал Эйнштейну сидеть тихо, но тот не слушался: постоянно говорил об антисемитизме. Флекснер сказал, что эта проблема в Америке не актуальна, но если об антисемитизме все время говорить, он появится, а если евреи «понаедут», то будет как в Германии. (Не забудем, что Флекснер сам был евреем.) Беспрестанно ругались, Флекснер просил Эльзу повлиять на мужа, но тщетно. В начале 1934-го Флекснер умолял Эйнштейна не участвовать в концерте в пользу евреев на Манхэттене, тот не послушал, готовился, раздавал интервью. Дошло до того, что Флекснер начал перлюстрировать почту Эйнштейна. Зато раввин Стивен Вайс, основатель и почетный президент Американского еврейского конгресса, посоветовал посетить Рузвельта, чтобы привлечь внимание к бедам европейских евреев. Рузвельт послал Эйнштейну официальное приглашение — Флекснер на него ответил: «Профессор приехал „заниматься только наукой“». Эйнштейн по совету Вайза написал Элеоноре Рузвельт, на сей раз Флекснер письмо не перехватил, и 24 января 1934 года чета Эйнштейн посетила Белый дом и все остались довольны, кроме Флекснера. А тот не был злодеем — просто очень трясся за свой институт…

После знакомства с президентом Эйнштейн стал еще чаще выступать, ездил в Вашингтон и Нью-Йорк, опубликовал 195 статей о политике; одна лишь «Нью-Йорк таймс» напечатала 156 его интервью, писем и речей. Выступал перед Американским христианским комитетом немецких беженцев, на конференции Ассоциации прогрессивного образования, в Обществе американских друзей КНР, несколько раз играл на благотворительных концертах. 6 апреля он сообщил, что останется в Америке навсегда.

Майер от него ушел — устал биться над недостижимым, хотел заниматься чистой математикой. Натан Розен (1909–1995), американский еврей, приехал в Принстон заниматься молекулярной физикой, но Эйнштейн его соблазнил работать вместе. Возле Принстона было водохранилище — озеро Карнеги; к весне Эйнштейны купили яхту, не такую прекрасную, как «Морская свинка», просто одномачтовую лодку 15 футов длиной, назвали ее «Тинеф», на идиш — «барахло». Чудесная весна, если бы не одолевали письмами со всей Америки, в основном дурацкими. К незнакомым корреспондентам Эйнштейн проявлял чудеса доброты. Переписывался с заключенным убийцей Натаном Леопольдом, который сообщил, что хочет изучать науки. Некая мадам Рибер рассказала, что ее душевнобольной сын воображает себя Христом, просила прийти его поувещевать — Эйнштейн сходил (безрезультатно, конечно). А в мае Марго сообщила из Парижа, что Илзе смертельно больна (туберкулез), причем душевно больна тоже: отказывается лечиться, а вместо этого ходит на сеансы психоанализа.

Денис Брайан: «Эльза решила ехать одна». Картер и Хайфилд: «Хотя Эйнштейн был очень привязан к своей падчерице, он, несмотря на все мольбы Эльзы, отказался сопровождать ее в Париж». Как на самом деле было, она ли решила, он ли решил, никто не знает. Филипп Франк: «Эйнштейн испытывал особенное отвращение к присутствию на похоронах, и однажды, будучи в траурной процессии, он заметил своему помощнику, шедшему рядом: „Присутствие на похоронах это нечто, что ты делаешь, чтобы угодить людям вокруг. Само по себе это бессмысленно. Мне это напоминает усердие, с которым мы чистим наши ботинки каждый день только потому, чтобы никто не сказал, что мы носим грязные ботинки“. Всю жизнь Эйнштейн сохранял это отношение протеста против обычаев буржуазной жизни». Но отказ увидеть умирающую Илзе вряд ли можно отнести к «протестам».