рождено оно во грехе и распутстве. Ничего не докажешь, когда фамилия Мален вмешается. А вот его чадо, что родит ему другая женщина, так сразу будет объявлено ублюдком. И потом ему, папаше, придется еще просить сеньора, чтобы тот облагодетельствовал его чадо и признал наследником.

После исполнения непростой этой обязанности спустился Волков на первый этаж и звал Максимилиана с Увальнем одеваться. Сразу весь доспех решил не надевать: до утра в седле в полном доспехе утомишься непременно. Кольчугу надел, да и ту без стеганки, прямо на рубаху. Поножи, наголенники, горжет. Все, решил ехать так. Остальное перед делом. Пока оруженосцы его одевали, кавалер был задумчив и мрачен. Не так в его представлении должны были выглядеть проводы рыцаря на дело. Не должна жена с распухшим от слез лицом валяться в перинах, когда муж уезжает на войну.

– Все собрали? – спросил он, потягиваясь и разминаясь, чтобы доспех лучше сел.

– Шатер и ящик с оружием уже погружены, вино ваше тоже, – говорил Максимилиан, протягивая господину берет.

– Ну так поехали! – Он оглянулся.

Бригитт, Тереза и племянницы, даже Мария с одной из дворовых девок – все ему кланялись. Сестра хотела еще что-то сказать, но он остановил ее жестом: не надо слов перед дорогой.

А сам сказал:

– Благословенны будьте и молитесь за нас.

Только самая маленькая из женщин, пользуясь его вечным к ней расположением, подошла и, поймав кавалера за руку, спросила:

– Дядя, все говорят, что вы на войну едете?

Он ей улыбнулся и, потрепав ее по волосам, ответил:

– Горцы думают на наш берег вылезти. Поеду прогоню их за речку обратно.

– Прогоните их и вернетесь?

– Если вы будете за меня молиться. – Он опять улыбнулся, потрепал ее по волосам и тяжелым шагом направился к двери.

Максимилиан и Увалень, тоже уже одетые в доспехи, следовали за ним.

Если бы Волков обернулся, то увидел, что и сестра Тереза крестит его вслед и плачет. И у госпожи Ланге слезы в глазах. Даже у служанок глаза на мокром месте. И немудрено: господин Эшбахта уходил на войну, и никто из женщин не знал, что будет с ними, если он не вернется.

Но Волков уже не думал о женщинах. Теперь он даже о жене и наследниках не думал. Максимилиан подвел ему коня, придержал стремя, помогая сесть в седло.

– Ёган! – позвал Волков, усевшись.

– Да, господин! – отозвался управляющий, подходя ближе.

– Ты помнишь, что делать, если я не вернусь?

– У меня две подводы и два мерина, забрать деньги и всех ваших женщин, собрать мужиков и скот и всех вести в Мален. В Малене не задерживаться и оттуда с вашей женой и сестрой ехать в Ланн.

– Молодец, ты всегда был хорошим слугой, я рад, что встретил тебя.

Кавалер протянул Ёгану руку. А тот, бестолочь, поначалу даже не понял, что происходит, и смотрел на протянутую руку как баран на новые ворота. Только когда Волков засмеялся, схватил ее и стал жать.

– Господин… – вздохнул Ёган.

Но кавалер его уже не слышал, он поехал со двора. Максимилиан со штандартом и Увалень последовали за ним. А за ними телега с вином, едой, шатром, доспехом и оружием господина. А уже за ней пошли шестнадцать солдат из людей Брюнхвальда.

Господин ехал на войну.

На выходе из деревни их ждали два монаха, брат Ипполит с большой торбой и брат Семион.

– А ты куда собрался? – удивился кавалер, увидев брата Семиона.

С Ипполитом все ясно, Волков брал его как лекаря. А второй куда?

– Как же вы без меня? Говорят, вы на войну собрались, думаю, что со мной вам будет спокойнее, – отвечал монах, идя рядом с кавалером и держась за его стремя.

– Думаешь?

– Ну, в Ференбурге я же вам пригодился и тут пригожусь, – отвечал умный монах. Он всегда знал, как правильно ответить.

Волков вспомнил тяжелое и неприятное дело в том чумном городе. Да, там брат Семион лишним не был, делал все, что в силах его. Честно говоря, кавалер надеялся, что монах останется в Эшбахте в помощь Ёгану, мало ли что тут случиться может. Но раз уж он сам просится…

– Хорошо, – ответил кавалер, – пойдем.

– Хотел узнать у вас, господин, – тут же заговорил монах.

– Что?

– Слышал я, что солдаты и офицеры получили изрядное серебро после дела на ярмарке.

Волков смотрел на него, еще не понимая, куда клонит поп:

– Что?

– Раз уж я иду с вами, – ничуть не смущаясь его взгляда, продолжал брат Семион, – можно ли мне будет в случае успеха получить какую-нибудь долю? Можно ли мне офицерскую долю, раз я с вами иду?

– Чего? – Кавалер так глянул на него, что монах все сразу понял.

– И даже сержантская мне не положена? – почти что жалобно спрашивал брат Семион, все еще не выпуская стремени господина.

Волков даже не ответил ему. Он смотрел, как брат Ипполит тащит на себе свою большую торбу с лекарскими принадлежностями, и думал о том, что этому-то как раз и надо дать сержантскую долю. Уж он-то точно ее заслуживает.

– Эй, монах, – крикнул кавалер брату Ипполиту, – какого черта ты надрываешься? Бросай ношу в мою телегу.

– Спасибо, господин! – обрадовался молодой монах.

Глава 44

Он почти не волновался: предупредить горцев вряд ли какой лазутчик уже успеет. По земле шпиону пришлось бы через лагерь ехать, а если по реке плыть, садиться у амбаров, на то больше дня пути выходило. А это значит, что если горцы на сегодня высадку надумали, то никто их о приближении противника предупредить уже не успеет. Только бы сегодня в ночь они дело начали, только бы сегодня! О том кавалер Бога и молил, больше ни о чем.

До большого оврага дошли быстро, там и был лагерь. Рене и Роха ждали Волкова, а еще все ждали вестей от Бертье.

Солдат накормили, дали с собой еще хлеба. Телеги из лагеря было решено не брать, чтобы идти налегке. Налегке: по холмам, по оврагам, по зарослям кустарника, с пиками и алебардами и в броне. Ничего, солдатам не привыкать. Вот только шагать придется долго по такой местности. Волков поговорил с Рене. Решили гонца от Бертье не ждать: времени не оставалось. И, пока еще солнце высоко было, стали из лагеря выходить.

Двинулись немного на юг, еще даже сумерки не стали сгущаться, как приехал гонец от Бертье.

Роха, Рене и кавалер стали спрашивать его:

– Ну, где высаживаться будут?

– Все лодки пригнали от Милликона вверх по течению, они сейчас напротив леса.

– Много лодок? – поинтересовался Волков.

– Много, восемь