Обогнув подножие могучего вулкана Килалтепетль, мы начали спускаться через предгорья в Жаркие Земли. Утром того дня, когда нам предстояло выйти на побережье, мои знатные спутники облачились в свои роскошные мантии, головные уборы из перьев и прочие пышные регалии, но я этого делать не стал.

Мне пришло в голову внести в наши планы некоторые изменения. Со времени моего знакомства с испанским языком прошло восемь лет, так что я, будучи лишен разговорной практики, порядком все подзабыл. Я хотел смешаться с толпой, чтобы иметь возможность, не обращая на себя внимания, вновь прислушаться к чужому языку, вспомнить его и восстановить навыки, ибо умение бегло говорить по-испански может пригодиться. Ну а главное, мне предстояло кое-что разведать и записать на бумаге, а заниматься такими делами лучше не будучи на виду.

— Вот что, — сказал я своим знатным попутчикам, — отсюда и до места встречи я пойду босым, в одной набедренной повязке и даже понесу мешок, большой с виду, но легкий. Вы возглавите процессию, поприветствуете чужеземцев, а когда разобьете лагерь, то распустите носильщиков, предоставив им отдохнуть, как они хотят, ибо одним из носильщиков буду я, а мне нужна свобода передвижения. Вы будете пировать и беседовать с белыми людьми, а я стану встречаться с вами тайно, время от времени, под покровом тьмы. А когда мы совместными усилиями соберем все необходимые сведения, которые нужны Чтимому Глашатаю, я подам знак, и можно будет отбыть домой.

Я рад, что вы снова присоединились к нам, сеньор епископ, ибо знаю, что вам хочется послушать рассказ очевидца о том, как произошла первая встреча двух цивилизаций, нашей и вашей. Конечно, ваше преосвященство учтет, что многое из увиденного тогда было для меня настолько ново и непонятно, что просто ставило в тупик, а многое из услышанного, в силу своей необычности, казалось полнейшей галиматьей. Но я не буду затягивать свой рассказ, задерживаясь на тех первых, наивных и зачастую ошибочных впечатлениях, подобно тому как первые встретившие белых индейцы молотили всякую чушь о зверолюдях с четырьмя копытами, двумя руками и двумя головами. Нет, о своих впечатлениях и обо всем увиденном тогда я поведаю в свете знаний и представлений, полученных мною уже позже, когда я лучше узнал ваш язык и во многом разобрался.

Прикидываясь простым носильщиком, я не мог использовать свой топаз постоянно, хотя очень многое вокруг и заслуживало пристального разглядывания.

Как нам уже было известно, в бухте стоял всего один корабль, и, хотя находился он на некотором расстоянии от берега, было видно, что размером это сооружение действительно не уступает хорошему дому. Правда, крылья, о которых столько говорилось, оказались сложены, а над крышей поднималось лишь несколько высоких столбов с поперечными шестами и множеством веревок.

Там и сям над поверхностью бухты торчали верхушки таких же столбов — явно здесь затонули остатки сожженных кораблей. У самой воды, отмечая место, где белые люди впервые ступили на сушу, были воздвигнуты три памятных знака. Во-первых, крест — очень большой, сколоченный из тяжелых деревянных балок остова одного из затопленных кораблей. Рядом на высоком флагштоке реяло огромное знамя Цвета крови и золота — стяг Испании, а на флагштоке пониже развевался флаг поменьше — личный бело-голубой с красным крестом в центре штандарт Кортеса.

Край Изобильных Красот, который белые люди назвали Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус, разросся в немалое поселение. Были там и жилища из натянутой на шесты ткани, и обычные прибрежные хижины с тростниковыми стенами и пальмовой кровлей, построенные для гостей услужливыми тотонаками. Но в тот день мы увидели очень мало белых людей, как, впрочем, и животных, и работников-тотонаков, ибо, как мы узнали впоследствии, основные силы трудились чуть севернее, где Кортес повелел построить постоянное поселение — город Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус с прочными деревянными, каменными и глинобитными домами.

Приближение нашего каравана, разумеется, было замечено часовыми, которые доложили об этом начальству. Так что когда мы приблизились, нас уже поджидала небольшая группа испанцев. Наша процессия остановилась на почтительном расстоянии, и четверо знатных посланцев (признаюсь, это я им тайком посоветовал) зажгли курильницы с благовониями копали и принялись размахивать ими, окружив себя кольцами голубого дыма. Белые люди решили (а многие, насколько мне известно, пребывают в этом заблуждении и по сей день), что обмахивание ароматными кадилами — это наш особый способ приветствовать выдающихся особ. На самом деле с нашей стороны то была лишь попытка создать защитную завесу, через которую не проник бы нестерпимый запах никогда не мывшихся чужестранцев.

Двое испанцев вышли навстречу нашим послам. По моим прикидкам, обоим было лет по тридцать пять, и одеты они были, как я понимаю теперь, богато. Оба в бархатных шляпах и плащах, камзолах с длинными рукавами, пышных панталонах из тонкой шерсти и высоких, до бедра, кожаных сапогах. Первый испанец был рослый, выше меня, широкоплечий и мускулистый, он примечательно выделялся своей густой золотистой шевелюрой и бородой, пламеневшей в лучах солнца. Глаза у него были ярко-голубыми, а черты лица, невзирая на бледность кожи, весьма выразительными. Местные тотонаки за его солнечный облик прозвали этого пришельца Тескатлипокой, именно так звали их бога солнца. Мы, вновь прибывшие, естественно, приняли его за вождя белых людей, но скоро выяснилось, что этот человек, а звали его Педро де Альварадо, лишь второй после командира. Другой испанец внешность имел не столь впечатляющую, ибо был ниже ростом, кривоног и со впалой грудью. Кожа его оказалась еще более бледной, и ее резко оттеняли черные волосы и борода. Бесцветные глаза казались отстраненными и далекими, как зимнее небо с серыми облаками. Однако эта весьма невзрачная с виду личность представилась нам торжественно: капитан дон Эрнан Кортес Медельин-Эстремадурский[20], прибывший из Сантьяго-де-Куба как представитель его величества дона Карлоса, императора Священной Римской империи и короля Испании.

В то время, как я уже говорил, все эти длинные громкие титулы и названия мало что нам говорили, хотя их и специально повторили для нас на ксайю и науатль два переводчика, державшиеся позади Кортеса и Альварадо. Первый был белым человеком с изрытым оспинами лицом, одетым в обычной манере испанских солдат. Вторым, точнее, второй оказалась молодая индейская женщина, одетая в простую желтую блузу и юбку, но вот волосы ее имели необычный рыжевато-каштановый цвет, почти столь же яркий, как у Альварадо. Из всех многочисленных местных женщин, подаренных испанцам правителями табасков и тотонаков, эта нравилась чужеземцам больше всех, ибо волосы ее были, по их словам, рыжими, «как у шлюх в Сантьяго-де-Куба».

Однако я догадался, что девушка попросту выкрасилась в рыжий цвет с помощью отвара семян ачиотля. И сразу узнал обоих переводчиков. Мужчиной оказался тот самый Херонимо де Агиляр, который был вынужденным гостем ксайю на протяжении восьми лет. Как выяснилось, Кортес, прежде чем явиться в земли ольмеков, а потом сюда, сначала побывал в Тихоо, где и вызволил соотечественника. Товарищ Агиляра по плену, Герреро, скончался от той самой оспы, которой сам заразил страну майя. Рыжеволосая девушка, ей к тому времени уже минуло примерно двадцать три года, по-прежнему миниатюрная и привлекательная, была той самой рабыней Ке-Малинали, которую я встретил на пути в Тихоо восемь лет тому назад.