Большая комната и прихожая в епископском доме, объединённые открытой настежь дверью, могли с трудом поместить прибывших. Епископ принимал их в торжественных одеждах, со всем величием своего сана, но в то же время весело, любезно и без малейшей заботы.

Спытек, который начинал бояться, как бы старый Говорек не был слишком послушен, первым оратором назначил Яна Дзялошу Надобного из Рогова. Он не был так красноречив, как Говорек, но был более горяч и более смел, чем он. Он выступил прямо от имени шляхты с тем, что она решила отменить постановление о коронации и расстроить.

– Нам, – сказал он, – нужен храбрый монарх, который может выступить против неприятеля, а не ребёнок. Я знаю, что такое правление малолетних! Они попадают в бабские руки, или к фаворитам и великорядцам, по милости которых мы уже достаточно натерпелись.

Ему громко начали поддакивать. Епископ молчал.

Вставил слово и Ян Монжик из Донбровы, в том же ключе, показывая, как опасна была минута, которую поджидали враги. Другие также громко требовали, чтобы не допустить коронации десятилетнего подростка.

Олесницкий очень терпеливо слушал эти излияния.

И Говорек не мог упустить такой хорошей возможности продемонстрировать своё красноречие и, откашлившись, приступил к долгому историческому обзору о безвластии, о бунтах, о беспокойствах, какие можно было ожидать в правление малолетнего.

Дали ему говорить, а Олесницкий и теперь ещё не прервал. После этих нескольких ораторов, когда новых аргументов уже не хватало, а повторяли одно, наконец он взял голос:

– Правление малолетнего, может, опасно, это правда, – сказал он, – но опека старших и верных сынов этой короны будет бдить над незрелым монархом. Стократ более опасны заговоры, сговоры, тайные интриги, которые разрывают единство и согласие, и готовят гражданскую войну. Мы стоим в стороне, эта минута может дать нам или долгие годы мира и благополучия, или привести к неминуемой гибели. Ваше дело выбирать, и на ваши плечи ляжет вся ответственность… О коронации нам сегодня уже не годится говорить и ставить её под сомнение, потому что этот вопрос решён. При жизни покойного короля мы торжественно ему гарантировали в Бресте, что после него выберем сына. Ради памяти о нём и собственной чести мы должны сдержать слово.

Поднялся ропот… Познаньский судья Абрам Збуский крикнул из угла:

– Salus republicae suprema lex.

– Но здесь спасение страны заключается именно в сдерженном слове, – воскликнул епископ. – Вероломство пятнает, а никогда к цели не ведёт. Где нам искать чужих богов, имея после пана наследника, который уже был выбран?

Дерслав при слове наследник шутливо шикнул, но его перекричали.

Ему пришлось замолчать.

– Если часть народа, верная слову и решению, от нас отцепится, угрожает ни что иное, как гражданская война. Поэтому примите к сведению, что она с собой принесёт, когда в неё вмешаются крестоносцы и Сигизмунд Люксембургский, когда и Русь, и Литва могут оторваться… Вы долго наслаждались миром и безопасностью, значит, вновь хотите вернуть те времена, когда после смерти Луи государство было выставлено в жертву братской войне?

Ягайлло, сломленный возрастом, сам в последней войне выступить не мог, был беспомощен, а всё-таки страна защищалась, и осталась целой. Прежде всего следует сдержать слово, и не выставлять родину на противоборство претендентов на корону. То, что вы тут решите, хорошо помните, будет решением жизни или смерти ваших семей, гарантии, богатства, спокойствия. Завтра может разгореться война. С чужим врагом расправа не страшна, с домашним – и грешна в глазах Бога и губительна, бесконечна.

Он говорил, а в помещении царило глубокое молчание. Переглядывались. Важность и елейность его слова, уверенность, с какой он выступал, оказывали воздействие на умы; они покачивали головами.

Говорек первый, не сопротивляясь и почти соглашаясь, расставил руки, поднял их, вздохнул.

Собравшиеся стали тихо разговаривать между собой, но Олесницкому не отвечали. Епископ, где слышал что-то такое, против чего мог протестовать, начинал говорить. Он так по одному задабривал людей, подходя к ним и не колеблясь с каждым из них заново начинать диспуты.

Спытек и Дерслав, стоявшие вдалаеке, сами не хотели вступать в разговор, напрасно толкали вперёд других. Было очевидно, что епископ выигрывал дело. Вспоминали противостояние Наленчей с Грымалами, разорение страны… Все постепенно согласились с тем, что лучше согласно короновать малолетнего, чем вести войну за корону и подвергать родину пожару и уничтожению.

Менее смелые и усталые начали медленно выходить из дома епископа. Осталась маленькая кучка, с которой епископ уже свободно беседовал, как с убеждёнными и перетянутыми на свою сторону.

– Езжайте домой, не ведитесь на посулы смутьянов, которые готовы пожертвовать родиной, чтобы была удобная пора для нападений, чтобы нагрузить сумки и опустошить их для дебоша.

Уставшая от переговоров, длившихся несколько дней, шляхта с благодарностью приняла этот совет. Они выходили из епископского дома, повторяя друг другу, что пора была ехать по домам, а там уже нечего делать. В конце концов Спытек и Дерслав заметили, что ждать им было нечего. Они были побиты на голову, почти без борьбы.

С безумной свирепостью на епископа Спытек вырвался из дома. Дерслав спешил за ним. Они хотели поймать расплывающуюся шляхту, но голоса их уже не имели значения, их не слушали, все разъезжались.

Втроём со Страшем, почти покинутые, добежали они до постоялого двора Дерслава, который ругал клехов, не исключая дядю.

– Обошёл нас, изменник!

Страш упрекал шляхту, что первому попавшемуся даёт себя за нос водить, что дома жёны, а вне дома клехи делают с ней что хотят. Но все эти крики и брань ни к чему не приводили.

Спытек и Дерслав стали спрашивать друг друга, что делать дальше.

Один Страш не потерял головы.

– Здесь нечего думать, – кричал он. – Коронация назначена на день Св. Якова. Надо гурьбой, толпой ехать на неё и не допустить. Не может быть, что, несмотря на крики и сопротивление такого количества шляхты, ребёнка короновало. Мы пойдём в замок, в костёл… и не дадим… не допустим. Не позволим!

– А много нас там будет? – спросил Дерслав.

– Как себе постелим, так выспимся, – кричал Страш. – Что, трудно шляхту согнать на свои расходы и привести её? Она должна спеть песенку того, на чьём возке приедет.

Спытек начинал ему кивать, но ему было горько.

Многие из тех, на которых рассчитывали, подчинились епископу. Известные склонностью к гусизму в последние минуты замолчали.

– Они могут нам так же послужить при коронации! – воскликнул он.

Страш отрицал.

– Вы сваливаете вину на них, вы сами виноваты, – воскликнул он. – Я не ходил к епископу, вы пошли;