определивший «количество песчинок»; Декарт, внесший алгебру в геометрию; Барух Спиноза, неудачно применивший к философии язык Евклида; Гаусс, «который научился считать раньше, чем говорить»; Жан-Виктор Понселе{516}, изобретатель точки в бесконечности; Буль, внесший алгебру в логику; Риман, который подверг сомнению кантовское пространство.

(Странно, что в этой книге, столь обильной любопытными сведениями, не упомянута двоичная система счисления, которую подсказали Лейбницу чертежи в китайской книге «Ицзин». В десятичной системе достаточно десяти символов, чтобы представить любое количество; в двоичной — их два: единица и нуль. Основа тут не десяток, а два. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять обозначаются так: 1, 10, 11, 100, 101, 110, 111, 1000, 1001. По условию, принятому в этой системе, мы, добавляя к какому-то числу нуль, умножаем его на два: три обозначается И; шесть — вдвое больше — 110; двенадцать — в четыре раза больше — 1100.)

С. Э. М. ДЖОД{517}

«ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ФИЛОСОФИИ МОРАЛИ И ПОЛИТИКИ»

Читателей газет, читателей, которых интересует злободневность, возможно, отпугнет такое отвлеченное и пространное название книги.

Могу заверить их, что опасения эти необоснованны. Напротив: то, в чем мы можем упрекнуть книгу Джода — восемьсот блестяще написанных страниц, — не недостаток злободневности, а ее избыток. Недаром этот том написан в 1937 году. На его страницах не находится места анархизму; там не фигурирует гегельянец Штирнер, зато фигурирует гегельянец Карл Маркс. Целый ряд глав посвящен изложению и обсуждению идей социализма, но имена Фурье, Оуэна, Рикардо и Сен-Симона автор упоминает в некоем историческом лимбе. Джод (он демократ) излагает беспристрастно и с улыбкой доктрины фашизма и коммунизма.

Коммунизм по сути своей интеллектуален; фашизм — сентиментален. Истинный марксист исповедует диалектический ход истории, определяющее воздействие среды, неотвратимость классовой борьбы, ее экономические истоки, насильственный переход от капитализма к коммунизму, ничтожность отдельных людей и значимость масс. (Кстати, можно усомниться в том, что к настоящему времени коммунистическое искусство сложилось: судя по советским фильмам, революция — это не неизбежность, а достойное пера Мильтона столкновение униженных ангелов-пролетариев и жирных бесов-капиталистов…) Фашизм — в большей степени состояние души: в самом деле, он не требует от своих сторонников ничего, кроме экзальтированного проявления некоторых патриотических и национальных предрассудков, которыми в скрытой форме обладает каждый. Джод с полным основанием говорит о Карлейле (1795–1881) как о первом теоретике фашизма. В 1843 году Карлейль написал, что демократия — это отказ от надежды найти героев, которые правили бы народами, и согласие обходиться без них. Фашизм и коммунизм — как всем известно — в равной степени ненавидят демократию.

Еще одна общая черта — языческое обожание вождей. Джод приводит множество тому примеров. В Москве официальная газета восклицает: «Какое счастье жить в сталинскую эпоху, под солнцем сталинской конституции!» Бытующие в Германии «десять заповедей рабочего» начинаются следующим образом: «Каждое утро мы приветствуем Фюрера и каждый вечер благодарим его за то, что он официально наделяет нас своей жизненной силой». Это уже не лесть, это магия.

ЛУИС АНТЕРМЕЙЕР{518}

«ГЕНРИХ ГЕЙНЕ»

Среди еврейских литераторов нет, кажется, ни одного, кто не посвятил бы книгу вящей славе Генриха Гейне. Этот предмет избирает каждый профессор, но главная его трудность в том, что Гейне — в отличие от Шекспира или Сервантеса — собственноручно и досуха выжал все иронико-патетические возможности своей биографии и с недвусмысленной окончательностью высказался по поводу им написанного. Биографам не позавидуешь: герой, шаги которого они пытаются истолковать, опережает их на каждом шагу… Pour ne pas se faire remarquer[296], американский поэт еврейского происхождения Луис Антермейер (автор «Левиафана на сковородке») опубликовал в Нью-Йорке критическую биографию Гейне. Он искал особый подход. И, увы, нашел его в неустанном жонглировании кружковым жаргоном доктора Зигмунда Фрейда. Вот лишь один пример из многих: на страницах Антермейеровой книги можно прочесть, что в 1828 году «юный Генрих в амбивалентном состоянии брел по улицам Гамбурга». Представляю себе эту картину!

Гейне выручает книгу, как выручил уже многие посвященные ему труды. Он выше своей славы. Из его стихов принято вспоминать лишь несколько изысканных аккордов «Лирического интермеццо», что несправедливо, поскольку при этом забывают о бесподобных «Еврейских мелодиях», «Германии», «Историях», «Бимини». (Нужно ли напоминать, что лучший испанский перевод «Еврейских мелодий» принадлежит аргентинскому поэту Карлосу Грюнбергу{519}?)

Из множества озаряющих книгу гейневских острот приведу несколько:

«Кажется, у немцев в Париже нет другого занятия, как спасать меня от ностальгии».

«Читая скучнейшую книгу, незаметно заснул. Но все продолжалось, во сне я читал ту же книгу. От скуки проснулся. И так несколько раз подряд».

Другу: «Простите, если кажусь вам сегодня несколько придурковатым. У меня только что был NN, мы обменялись мыслями».

«Нет, я не читал Ауффенберга, но, думаю, он похож на д’Арленкура, которого я, впрочем, тоже не читал».

ШИ НАЙАНЬ{520}

«DIE RÄUBER VOM LIANG SCHAN MOOR»[297]

То, что на литературу любой страны воздействуют происходящие в ней политические события, очевидно; и все же частный результат этого воздействия может оказаться непредвиденным. В начале XIII столетия монголы уничтожили Китайскую империю: одним из отдаленных последствий этого краха (длившегося пятьдесят лет и сровнявшего с землей сотни прославленных городов) стало возникновение драмы и романа в китайской словесности. Именно в этот период появился знаменитый разбойничий роман «Речные заводи»… Семь столетий спустя в Германской империи утвердилась диктатура: одним из побочных эффектов самовластного режима оказался спад оригинального творчества на немецком языке и, соответственно, расцвет перевода. Тогда «Речные заводи» и переложили на немецкий.

Доктор Франц Кун (о чьем переводе «Сна в Красном тереме» на этих страницах уже писалось) блистательно справился с трудной задачей. Чтобы не перегружать читателей, он разбил роман на десять книг и присвоил главам завлекательные заглавия: «Четвертая заповедь святилища», «Рыжеволосый дьявол», «Железный ребенок», «Приключение с тиграми», «Чудесное войско», «Рыба из дерева», «Непохожие братья», «Рожки, свистки и алые знамена». В послесловии подчеркиваются два факта — сам захватывающий роман Ши Найаня и необъяснимое пренебрежение к нему со стороны китаистов. Второе, кажется, неточно. К примеру, в подробнейшей «Истории китайской литературы» Джайлса{521} (1901) роману отведена страница… Первое же — неоспоримо. Этот «плутовской роман» тринадцатого века не уступает своим испанским собратьям века семнадцатого, а кое-чем их и превосходит: скажем, полным отсутствием проповедей, нередко эпической широтой действия — в пространствах от замков до городов — и впечатляющими переходами к сверхъестественному и чудесному. Последняя черта сближает «Заводи» с древнейшим и лучшим из образцов романного жанра — апулеевским «Золотым ослом».