при Лепанто или том, опаляющий каждого{495}, кто его открывает, дали Честертону куда больше возможностей быть Честертоном, чем работа над собственной автобиографией. Не то чтобы я критиковал эту книгу, мое первое чувство от ее чтения — благодарность, а порой и очарованность. По-моему, она просто менее типична для Честертона, чем его другие вещи, и предполагает их знание, даже требует его, иначе эту новинку до конца не распробовать. Она — не из тех, которые я бы рекомендовал для знакомства с автором. (Для первого шага или первого посвящения я бы скорее предложил любой из пяти томов «Деяний» отца Брауна, очерк Викторианской эпохи{496}, «Человека, который был четвергом» или стихи…) Напротив, давним друзьям Честертона эта насыщенная и щедрая книга способна подарить новые радости. Английский журналист Дуглас Уэст назвал эту честертоновскую книгу венцом. Это верно: ее поддерживают остальные.

Не стану говорить о блеске и магии Честертона. Хотел бы воздать должное другим свойствам прославленного писателя: его удивительной скромности и обходительности. Литераторы, опускающиеся до автобиографического жанра в наших высокопарных краях, говорят о себе, сохраняя такую дистанцию и почтительность, словно о знаменитом родственнике, которого изредка видят на поминках. Честертон, напротив, относится к Честертону вполне по-свойски, а порой и посмеивается над собой. Примеры этой мужественной скромности читатель встретит на каждой странице. Взять хотя бы главу под названием «Фантастическое предместье». (Другие главы называются «Человек с золотым ключиком», «Как быть сумасшедшим», «Преступление правоверия», «Тень клинка», «Незаконченный путник», «Бог с золотым ключиком»…) Йейтс обронил олимпийскую строку: «Никому из глупцов не назвать меня другом». Честертон воздает поэту должное и добавляет: «Если говорить о себе, то, думаю, найдется немало глупцов, называющих меня другом, но что еще поучительнее — многие из моих друзей вполне могут назвать глупцом меня самого».

ЛОГИЧЕСКАЯ МАШИНА РАЙМУНДА ЛУЛЛИЯ

Раймунд Луллий (Рамон Льюль[287]) в конце XIII века изобрел логическую машину; через четыреста лет Атанасиус Кирхер{497}, его читатель и комментатор, изобрел волшебный фонарь. Первое изобретение изложено в трактате, озаглавленном «Ars magna generalis»[288]; второе — в не менее недоступном «Ars magna lusis et umbrae»[289]. Названия обоих произведений слишком громки. В действительности, в доподлинной, трезвой действительности, и волшебный фонарь — не волшебный, и придуманный Рамоном Льюлем механизм не способен ни на какое рассуждение, даже на самое примитивное или софистическое. Иначе говоря, если иметь в виду ее задачу, то есть оценивать ее соответственно дерзкой задаче изобретателя, логическая машина не работает. Но этот факт для нас не столь важен. Точно так же не работают вечные двигатели, чертежи которых сообщают таинственность страницам самых многословных энциклопедий; не работают метафизические и богословские теории, берущиеся объяснять нам, кто мы есть и что такое мир. Очевидная, общеизвестная бесполезность не умаляет их интереса. То же самое, думаю, можно сказать и о бесполезной логической машине.

Изобретение машины

Рис. 1 Чертеж атрибутов Бога

Мы не знаем и никогда не узнаем (ибо было бы слишком дерзко надеяться, что всеведущая машина нам это откроет), как возник замысел этой машины. К счастью, одна из гравюр знаменитого майнцского издания (1721–1742) позволяет нам сделать какие-то предположения. Правда, издатель Зальцингер полагает, что этот чертеж — упрощение другого, более сложного; я же предпочитаю думать, что это всего лишь скромный предшественник других чертежей. Рассмотрим этого предка (рис. 1). Перед нами схема, или диаграмма, атрибутов Бога. Буква А в центре обозначает Господа. В окружности буква В — это благость, С — величие, D — вечность, Е — всемогущество, F — премудрость, G — воля, Н — праведность, I — истина, К — слава. Каждая из девяти букв равноудалена от центра и соединена со всеми прочими с помощью хорд или диагоналей. Первое обстоятельство означает, что все эти атрибуты неотъемлемо присущи Богу; второе — что все они связаны между собой; таким образом, мы не впадем в ересь, утверждая, что слава вечна, что вечность славна, что всемогущество истинно, славно, благостно, велико, вечно, всемогущественно, премудро, свободно и праведно или благостно велико, величаво вечно, вечно всемогущественно, всемогущественно премудро, премудро свободно, свободно благостно, праведно истинно, и т. д., и т. п.

Я хотел бы, чтобы мои читатели уразумели всю масштабность этого «и так далее». В нем, поверьте, заключено намного большее число комбинаций, чем уместилось бы на этой странице. Тот факт, что они совершенно бессодержательны — ведь для нас сказать: «Слава вечна» — столь же лишено смысла, как сказать: «Вечность славна», — в данном случае второстепенен. Этот неподвижный чертеж с его девятью буквами, помещенными в девяти «камерах» и соединенными звездою и многоугольниками, сам по себе уже есть логическая машина. Естественно, что его изобретатель — человек, не забудем, XIII века — зарядил ее понятиями, которые нам теперь кажутся несостоятельными. Мы уже знаем, что понятия благости, величия, премудрости, всемогущества и славы не способны породить хоть сколько-нибудь стоящий отклик. Мы-то (по сути, люди не менее наивные, чем Льюль) зарядили бы ее иначе. Скорее всего, словами Энтропия, Время, Электрон, Потенциальная Энергия, Четвертое Измерение, Относительность, Протоны и Эйнштейн. Или: Прибавочная Стоимость, Пролетариат, Капитализм, Классовая Борьба, Диалектический Материализм, Энгельс.

Три диска

Рис. 2. Логическая машина Раймунда Луллия

Если один-единственный круг, разделенный на девять камер, позволяет получить столько комбинаций, чтó уж говорить о трех вращающихся концентрических дисках, из дерева или из металла, с пятнадцатью или двадцатью камерами каждый? Так подумал далекий от нас Рамон Льюль на своем рыжем знойном острове Майорке и вообразил себе схему своей машины. Обстоятельства создания и цель этой машины (рис. 2) теперь нас не интересуют, зато интересует принцип ее действия и методическое применение случая для решения некоей задачи.

Во вступлении к этой статье я сказал, что логическая машина не работает. Я ее оклеветал: elle ne fonctionne que trop[290], работает умопомрачительно. Вообразим любую задачу, например определить «истинный» цвет тигров. Я придаю каждой из Луллиевых букв значение какого-либо цвета, вращаю диски и обнаруживаю, что этот проказник тигр синий, желтый, черный, белый, зеленый, фиолетовый, оранжевый и серый или желто-синий, черно-синий, бело-синий, зелено-синий, фиолетово-синий, сине-синий и так далее… Приверженцев «Ars magna» не пугала лавина двойственных определений: они рекомендовали пользоваться одновременно многими комбинаторными машинами, которые (по их мнению) будут сами ориентироваться и выправлять мысль благодаря «умножениям» и «очищениям». Долгое время немало людей полагало, что, терпеливо манипулируя дисками, наверняка удастся раскрыть все тайны мироздания.

Гулливер и его машина

Мои читатели, вероятно, помнят, что Свифт в третьей части