В страшной подавленности и тошнотворном предчувствии надвигающейся неотвратимой беды он вернулся тогда с Можайской линии и сутки отсыпался. А спать мешало и другое нашествие.

И. В. Сталин. Конец 1930-х. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1650. Л. 18 об.]

С августа в Волынском откуда-то со всех сторон стали прилетать вороны, а осенью стоял уже такой гвалт, что хозяина дачи, и без того раздраженного ходом войны, жуткий вороний грай выводил из себя. Казалось, сотни фюреров прилетели из «Триумфа воли» и беснуются, кривляясь, каждый на своей трибуне. В тот день после поездки по Можайской линии Сталин не выдержал, быстро, как по тревоге, оделся и вышел из дома, имея на себе патронташ, полный патронов, в руках тулку — охотничью двустволку, подаренную тульскими оружейниками в этом году на праздник Красной армии. Охранник метнулся было к нему:

— Това…

— Иди на гармошке поиграй, — сердито рявкнул на него Хозяин.

Вообще-то этого охранника Пантюшина он очень любил за его искрометную игру на гармошке, но сейчас не до музыки, когда такая какофония в кронах деревьев.

Как охотник Сталин никогда не славился. В конце двадцатых и начале тридцатых он еще хаживал на охоту, но больше, чтобы пофорсить перед женой. А после ее гибели все реже и реже. Охота требовала времени, куда-то ехать, бить зверя, потом сидеть у костра — все это стало ему не по нутру. А вот просто пострелять, побаловаться ружьишком, почему бы и нет? Да и хиреющую левую руку размять, проверить, способна ли поднимать цевье.

Но сейчас он вышел не просто побаловаться и не на охоту, а на яростное сражение. И стал палить пятимиллиметровой дробью-картечью по всем этим каркающим гитлерам. Еще при виде него умные твари сорвались с ветвей и взмыли в небо, но не улетали, а кружились над кронами деревьев, а он стрелял и стрелял, то промахивался, а то на землю падали поверженные чернокрылые враги, истекающие кровью и трепещущие. Когда огромная стая улетела, среди деревьев и на тропинках осталось подыхать тринадцать ворон, чертова дюжина. Он опустил ружье, наступила тишина, и стоящие в разных концах дачи охранники — Пантюшин, Рыбин, Макшеев и Власик — зааплодировали.

— Что хлопаете, дуралеи? — уже не сердито спросил истребитель крылатых гитлеров.

— Вы же хлопаете, когда я играю на гармошке, — откликнулся Пантюшин.

— А тут такое виртуозное искусство стрельбы, — добавил Власик.

Вечером Сталин снова принимал в своем кремлевском кабинете военачальников, а потом попросил вызвать Ганьшина и смотрел с ним сначала «Большой вальс», чтобы развеяться, а потом четвертый киносборник.

— Ну, как вам? — спросил киномеханика, усадив рядом. — Только отвечайте честно. Как тот суворовский офицер про звезды и дурака.

— Если честно, тут какая-то во всем неуверенность, товарищ Сталин, — ответил Ганьшин. — И, я бы даже сказал, фальшивость.

— Вот и я фальшивость заметил, — согласился главный зритель. — Думаю, режиссер Александров пусть лучше кинокомедии снимает. Серьезное у него не выходит.

— Ну как это танкист пошел в деревню за бензином, не взяв с собой цистерну? — продолжал Ганьшин. — И как эта девушка смогла снять с коня кандалы? Да и не надевают кандалы на лошадей, они ими ноги в кровь сотрут. Их спутывают мягкими веревками. А уж когда колхозники с лопатами на немцев нападают, а те даже не стреляют, это уж, извините, лажа.

— Лажа? Вот-вот, мы тоже когда-то так говорили. А вам лично какие фильмы по душе?

— Чтобы всему верилось. И чтоб в самое сердце.

— Точнее и не скажешь, — оценил ответ Сталин. — Так и в жизни должно быть. Чтобы всему верилось и в самое сердце. А вот вы однажды сказали, что надо, чтобы не только ты технику любил, но и техника тебя полюбила. Я хорошо запомнил ваши слова. Правильно?

— Правильно, товарищ Сталин.

— Может быть, так же и с победой над врагом? Надо не только, чтобы ты любил победу, но и победа тебя полюбила? Вот только как этого добиться? Что скажете, товарищ Ганьшин?

— Не знаю, — пожал плечами киномеханик. — Просто надо быть уверенным, что добьешься. И тогда получится.

Сталин долго думал, пуская клубы ароматного дыма. Наконец сказал:

— Это вы меня в самую точку уязвили, Александр Сергеевич. Я и впрямь утратил уверенность. Только вы никому об этом, ладно? Пусть у нас с вами будут секреты.

Если раньше на сеансы в Кремлевский кинотеатр приходило несколько человек и порой даже весь небольшой зал заполнялся, то теперь главному зрителю в бывшем Зимнем саду просто не с кем было отвлечься от множества дел. Весь его ближний круг мотался по стране, исполняя свои обязанности и появляясь в Кремле лишь ненадолго. Сын Василий, назначенный начальником инспекции ВВС, хоть и базировался в Москве, но тоже постоянно в разъездах. Любительницу кремлевских киносеансов Светлану после начала войны отправили в Сочи, а осенью эвакуировали в Куйбышев.

Во второй раз главный зритель и его киномеханик смотрели вдвоем «Маскарад» — экранизацию лермонтовской драмы, сделанную Герасимовым. Причем последним днем работы стало 21 июня. Несчастному Лермонтову не повезло дважды: в 1914 году хотели праздновать столетие со дня его рождения, началась Первая мировая война; в 1941-м вознамерились отметить столетие его трагической гибели, началась Великая Отечественная. Постановка «Маскарада» как раз входила в общий план лермонтовских мероприятий. Но, как только началась война, про фильм просто забыли. Герасимов и Макарова в Ленинграде ушли с головой в пропагандистскую работу, потом стали снимать фильм о защитниках города. Неожиданно о фильме вспомнил Жданов, позвонил из Ленинграда, попросил Сталина посмотреть и решить, можно ли такое кино показывать в сложившейся обстановке. Только что немцы захватили Шлиссельбург, считавшийся ключом к граду Петра.

Сталин снова пребывал в подавленном настроении, изо всех сил борясь с самим собой. Чудесный летучий лермонтовский слог постепенно настроил струны его души на поэтический лад. Он наслаждался игрой актеров, в особенности — непревзойденного Мордвинова, великолепно вжившегося в образ Арбенина, бывшего развратника и прожигателя жизни, ныне вставшего на путь праведности благодаря любви к жене Нине. Но расплата за былые подлости неотвратима, и весь его новый мир, сотрясенный бомбой клеветы, рушится. Оклеветанная Нина умирает, отравленная им самим, и он лишь после смерти узнает, что она невинна.

Глядя, как лишившийся рассудка Арбенин проходит по длинной анфиладе комнат, закрывая за собой одну дверь за другой, главный зритель ощутил страх и могильное одиночество. Примерно то же самое чувство он испытывал девять лет назад, когда не стало Татьки. И невольно потекли слезы, трубка так и осталась в пепельнице, ладони приникли к лицу. Он плакал