– Ничего страшного, – заржал он. – Оступился.

Да только Дед-Пасечник приметил это за недобрый знак.

И вот между путниками и лесом осталось всего несколько сажен. И лишь Беленир глянул вглубь частокола деревьев, вглубь сосняка тихого, как увидел тех, кого принял за Кощевита. Средь лесной тишины на небольшом взгорье дрались трое леших, нанося друг другу удары по голове да в грудь. Они дико размахивали длинными ручищами и издавали притом рык и странный свист. Сами они были полторы сажени в росте, в груди широки, и бороды у всех были разных цветов и мастей, но все с травяным отливом. Волосы же у леших были длиннющие и курчавые, как дубовая верхушка, и зелёные, что болотная муть, а глаза их сверкали как звёзды и напоминали по цвету изумруды. Дед-Пасечник пригляделся и узнал, что это были его старые знакомые.

Беленир и его друзья слезли с коней и по тропке каменистой поднялись на холм, где дрались лешие. Дед-Пасечник шёл впереди, позади него Беленир, а последним Всесвятлир. Воины опасались леших и не знали, как найти с ними общий язык, так что пропустили старца вперёд. Сами же лешие, завидев гостей, прекратили драку и изрядно поколоченные друг другом разошлись по сторонам. И тут Беленир увидел, что на самой вершине холма лежал огромный мешок с золотом червлёным и со всяким богатством. Это были их сокровища, и они блестели, и сверкали, и манили к себе какой-то волшебной силой. У витязей загорелись глаза, ведь они нашли то, что искали: княжье золото, без которого и князь не князь, а княжество – вовсе не княжество, а просто куча деревень да сёл, затерянных в лесной глуши.

Но тут, пока воины любовались на злато, вперёд выступил один из леших, приблизившись к путникам на полсажени. Он был повыше всех остальных и носил на ногах лапти лыковые, а на голове большую берестяную шляпу, покрытую мхом. Кроме того, он был одет в косоворотку, разорванную в драке, да подпоясан потёртым кушаком. И руки у лешего были корявые, как пень, а пальцы длиннющие словно ветки. И его большая тёмно-русая борода была переплетена с лишайником и ещё невесть с чем. Но примечательнее всего были его очи – зелёные-презелёные, словно два самоцвета, затерянных среди лесного захолустья. И весь леший был покрыт коротким бурым пушком – с ног до головы – даже шея была увита коричневыми кудряшками.

– А! – послышался гортанный звук из его уст. – Сам пчёльник пожаловал, сам Дед-Пасечник, многопамятливый знаток славных преданий и сохранитель древних обычаев! Привет тебе, старый знакомый! Не думал и не гадал тебя здесь встретить.

– И тебе привет, Берестень! – молвил в ответ Дед-Пасечник.

Берестень медленно поклонился и сказал:

– Знакомьтесь! Это Ходан! – и Берестень указал на лешего в широкой серой рубахе, тоже порванной, левая пола которой была застёгнута поверх правой. Бровей и ресниц у Ходана не было вовсе – только серо-зелёные глаза сияли из-подо лба как огни на болотах.

Тем временем выступил третий леший:

– Гой еси тебе, Дед-Пасечник и тебе, человече, и тебе, человече! – поприветствовал он каждого на особицу. – Я Дубец! – откланявшись, заявил он. Беленир взглянул на него и увидел, что его зелёные как малахит очи горели ровно и красиво, а над ними нависали пушистые ресницы. Борода у Дубца была длинна и, переплетаясь с усами, доходила до самых колен, где завершалась тремя кончиками, расходившимися в разные стороны.

– Привет вам всем! – сказал Беленир. Всесвятлир же был так удивлён, что не смог вымолвить ни словечка. В ответ лешие ничего не сказали и лишь нацелили взоры своих очей на троих путников. Воцарилось задумчивое молчание.

– Как здесь оказалось наше золото? – наконец прервал тишину Беленир.

– А с чего это оно ваше? – спросил напористо Берестень, первый из леших и самый высокий.

– Да, с чего это оно ваше? – добавил не менее настойчиво Дубец.

– Но оно и не твоё! – вставил Ходан.

– И не твоё тоже! – взревел Берестень и ударил Ходана по голове своим кулаком, отчего тот тихо взвыл. Тут бы началась добротная драка, но Беленир повторил:

– Как здесь оказалось наше золото?

Лешие смолкли и с непонятными выражениями лиц уставились на удальца. Белениру стало даже как-то не по себе, и лишь спустя некоторое время он вновь вымолвил:

– Это золото – моё, а вернее моего княжества! Его у меня украли и, видно, бросили здесь, чтобы оторваться от нашей погони. Так что позвольте взять его! – и Беленир сделал шаг к куче полных богатства корчаг и чаш, и чеканных изделий. И все эти ендовы да кубки были полны монетами да золотыми безделушками и сияли для многих очаровательнее солнца и краше ночной луны. Но не успел он подойти, как лешие заслонили ему путь.

– Что упало – то пропало! – важно сказал, подбоченясь, Берестень и нахмурил брови так, что вовсе закрыл ими глаза.

– Мы забираем его себе! – добавил Дубец.

– Да зачем вам, лешим, сдалось такое богатство? – вмешался в разговор Дед-Пасечник.

– Да, – согласился Беленир. – Вам бы жить себе в лесу среди сосен да шишек, что вам ещё для счастья нужно?

– Золото ведь не про леших появилось! – добавил Всесвятлир.

Берестень выслушал всех и, угомонив своих сородичей буйных, которые уже не на шутку разъярились, повёл речь как можно учтивее:

– Зачем нам богатство? А вы сами подумайте, пораскиньте мыслями. Ведь светел снег и белый лёд никогда не заменят серебра! Красив узор мороза, но серебро краше. Красив и иней, но он не жемчуг. Одуванчики в траве не подменят собою золота, а блики в лужах не ярче самоцветов, и жить под солнцем без богатства холодно как на высокой горе. Вот зачем нам, лешим, сдалось какое-то богатство.

– Теперь ясно? – изронил Дубец. – Золотко душу греет!

– Берестень! – воскликнул, недоумевая, Дед-Пасечник. – Что стряслось с тобою, коли ты ставишь золото над красами природы?

– Ничего со мною не стряслось, – отвечал Берестень. – А только без золота холодно на свете живётся, и красота природы уже не так хороша, когда в кармане нет монеты.

– Что ж, – буркнул пчёльник. – Если тебя не радует природа, так отведай моего медку. Мой мёд красивее янтаря, поярче золота, блестит как слеза да получше всякого самоцвета.

– Хах! – прервал усмешкой речь старца Ходан. – Мёд лучше самоцвета! Где это видано?

– Самоцветом ты не наешься и не напьёшься, – продолжал пасечник, – а моим медком и пресытишься, и вкусом его нарадуешься!

– Помажь мёдом свой нос, пчёльник! – рассмеялся язвительно Ходан. Берестень глянул на него с укором, но на Ходана это нисколько