О том, что у деток режутся зубки, Воин Афанасьевич подозревал, а вот Анриэтта знала это доподлинно – маленькая Варюшка всему дому спать не давала.

– Но французские дамы образованны, они знают музыку, они умеют говорить и о виршах, и о политике, многие рисовать и сочинять обучены.

– А какой ценой? Я – та самая образованная француженка, я умею играть на спинете! Но, когда мне сообщили о смерти моего отца, я даже лица его не могла вспомнить. Знаете почему? Потому что я его видела, может, раз десять в жизни. Сперва я росла у кормилицы в Турени, потом у бабушки в Сен-Клу, матушка ко мне туда приезжала, отец – никогда. В шесть лет меня отдали в монастырь Святой Марии, чтобы я получила достойное воспитание. Туда отец приезжал, кажется, дважды. Потом, когда мне было шестнадцать, меня забрали из монастыря. Я была представлена ее величеству Анне Австрийской, потом оказалась в свите своей крестной матери, английской королевы, потом вернулась в Париж, потом вышла замуж за лорда Тревельяна. За все это время я видела отца, может, раз пять или шесть. Те женщины, которые блистают при дворе короля Людовика, росли точно так же – они не видели своих родителей годами! Хотите, чтобы и в России так было? Молчите? А скажите, господин Ордин-Нащокин, как вышло, что вы до сих пор не женаты? В ваши годы уже положено быть мужем и отцом.

Годы были не так чтобы велики, но московиты старались женить парней раньше, чтобы не избаловались, и даже подбирали девушек постарше, таких, которые уже не будут в постели отбиваться от супруга, а сами охотно распахнут ему объятия.

– У меня была служба. Не до женитьбы, – буркнул Воин Афанасьевич.

– Сами до этого додумались, или батюшка ваш подсказал?

Ответа не было.

– А ведь и батюшка еще в тех годах, когда без жены скучно, – заметила Анриэтта. – Что ж он ее в Кокенгаузен не взял? И ведь навещает – хорошо, коли раз в год…

– Не желаю слушать пошлые глупости! – отрубил Воин Афанасьевич.

– А придется! Были бы вы женаты, росли бы у вас дети, понимали бы вы, как должна жить женщина, пока дети маленькие! Если человек жениться не хочет, для него монастыри есть! А если и не семья, и не монастырь, а вот так, как ваша милость, то навеки ребенком останется! Бородатым младенцем! И во всем это будет сказываться! Искать он будет то, чего на свете не бывает… Вы куда?..

Но Ордин-Нащокин-младший повернулся и пошел прочь.

Анриэтта засмеялась ему вслед, потом задумалась.

Если бы кто ей сказал, что она однажды примется рьяно защищать московские нравы, она бы очень удивилась. Поразмыслив, она решила: этот беглец, этот чудак, решивший, что в Париже его ждали с распростертыми объятиями, что жизнь во Франции непременно должна быть безмятежной и райской, невольно всей своей повадкой вызвал желание противоречить. Противоречить – и весь его фальшивый мирок разрушить!

Где взять хоть немного жалости к этому человеку, она не знала.

Найти в Амстердаме господина ван Рейна оказалось мудрено. Он не раз переезжал с квартиры на квартиру.

– Ищи как знаешь, – сказал Воину Афанасьевичу Шумилов. Это были первые слова, что он услышал от Арсения Петровича с той жуткой ночи.

Но над растерявшимся воеводским сыном сжалилась Дениза.

– Нужно спрашивать, где живут художники, – посоветовала она. – Нужно их искать. Я думаю, в хорошую погоду они сидят там, где открываются красивые виды на каналы, и пишут свои пейзажи.

Ивашка по доброте душевной взялся искать живописцев вместе с Воином Афанасьевичем. И, бездарно прослонявшись день, они таки отыскали одного на берегу Амстела, уже на закате. Это был старик чуть ли не семидесяти лет, одетый очень небогато.

– А когда же мне еще писать мои картины? – сварливо спросил он. – Только ночью! Днем мы с женой и детьми трудимся на кухне, чтобы вечером было чем угощать людей, пришедших в наш кабачок. Но кабачок приносит мало дохода, наш дом описали за долги, а наша младшенькая – еще совсем дитя… Хотите купить это полотно? Всего за семь гульденов!

– Как зовут уважаемого господина? – спросил Ивашка.

– Я Арт ван дер Нер, молодые люди.

– Знает ли господин ван дер Нер господина ван Рейн?

– Кто же его не знает!

– А где он живет?

Художник задумался.

– Это надо у Яана спрашивать, у Яана Ливенса. Всегда они соперничали, теперь, на старости лет, подружились.

– А господин Ливенс где живет?

– Нигде он не живет… Семья от него отказалась.

– Как это? – удивился Ивашка.

– Чтобы не платить его долги! И в самом деле, отчего молодые люди должны платить долги, сделанные отцами и дедами?

– Вот тебе твоя Европа, – по-русски сказал Ивашка Воину Афанасьевичу.

А у Воина Афанасьевича после блужданий по Амстердаму в голове образовался странный мир: как будто все города с каменными домами и черепичными крышами, узкими улицами и Божьими храмами непривычного вида слились в один. Он, заворачивая за угол, то ждал увидеть краковскую Ратушную башню, то парижский Пале-Рояль. И он спрашивал себя: как так вышло, что города эти рассыпались на кусочки, кусочки составились в ином порядке, и ни один город не застрял в памяти весь целиком? Не безумие ли это, Боже упаси?

Ивашка привел его на постоялый двор, где остановились московиты, а на следующее утро потащил отыскивать живописца Ливенса. Услышав это имя, Анриэтта и Дениза даже обрадовались – они знали, что он много лет прожил в Лондоне, при дворе, и видели портрет покойного короля его работы. Оставлять такого человека в бедственном состоянии они не хотели, и Анриэтта пошла с Ивашкой и Воином Афанасьевичем на поиски.

Им повезло – хотя и жил Ливенс «нигде», но добрые люди указали дом, в котором он, как выяснилось, снимал угол и ночевал, а днем бродил, навещая старых знакомых. И там уже подсказали, где искать ван Рейна.

Анриэтта и Ивашка шли, весело болтая по-французски, а Воин Афанасьевич тащился следом, и было ему тревожно. Он очень хотел увидеть Хендрикье – единственную женщину, которую все это время вспоминал.

Новое жилище господина ван Рейна было совсем убогим – полуподвал, плохо освещенный, где занавесками были отгорожены постели, в углу стоял холодный очаг, но на видном месте был мольберт, повернутый так, чтобы входящие не видели новой работы. Гостей впустил Титус, он не сразу узнал Воина Афанасьевича, да и тот удивился: юноша был похож на сильно постаревшего ангела, золотые волосы потускнели. Он был болен – да и как не заболеть в такой сырости. Маленькая Корнелия подросла, ее личико, помнившееся круглым, как у пухленького амурчика, вытянулось, она сидела под окошком, сгорбившись, с подушкой для плетения кружев на коленях и передвигала коклюшки.

На стенах висели картины без рам – лица, лица, лица, старческие, горестные, обреченные. Было и несколько пейзажей, и два натюрморта, на которых сияло золото кубков и солнце играло на парче.