— А теперь представим, — говорил он, — что такая бабка былане во дворе, а значительно ближе. В доме.

Она — соседка по коммуналке, родственница или вообще главныйвзрослый твоего детства. Ты зависишь от неё. Каждый день наполнен её злом итвоим страхом. Ты вдыхаешь вместе с воздухом миазмы зла. Эта жуткая смесьоседает в твоей душе, постепенно замещая всё прочее. Ты перерождаешься,становишься другим существом. В тебе не остаётся ничего нормального,человеческого. Твоя личностная доминанта замещается абсолютно чуждойсубстанцией, как если бы скелет состоял не из костной ткани, а из металла.

Окно в кухне было открыто, мелкий дождь стучал по карнизу,Оля ёжилась от холода. Логика фобии, миазмы зла. Кирилл Петрович даже пыталсягипнотизировать Олю, чтобы она вспомнила все как можно подробней. Но докторФилиппова гипнозу не поддавалась, в самый ответственный момент на неё нападалприступ смеха, как от щекотки. А профессор Гущенко в период охоты на Молохастановился серьёзней и напряжённей с каждым днём.

Кирилл Петрович вообще был человеком замкнутым, скрытным, иэто понятно. Мало кому приходилось так подробно, так глубоко влезать в сознаниезлодеев, уходить в их унылый жуткий внутренний мир и существовать там вместе сними, по их законам. Детские страхи и психологические травмы он считал главнойи единственной причиной половых психопатий. Оле он говорил, что сумасшедшаястаруха из её детства должна послужить пусковым механизмом для вживания в образчудовища.

— Старуха Славушка поможет тебе думать и чувствовать, какМолох.

— Но у Молоха не было в детстве злой старухи, — однаждывозразила Оля, — у него совсем другие проблемы. Мама его обожала, наверное,была ещё и бабушка, добрая, заботливая. Они сдували с него пылинки, баловали,закармливали жирным и сладким. Он родился после войны, мама и бабушка знали,что такое голод, и еда казалась им символом здоровья, счастья, любви. Но быладевочка, которая посмеялась над ним из-за его импотенции. Он убил её за это.Постоянным травмирующим фактором стали не внешние обстоятельства, а егособственная ущербность, его неспособность решить свои внутренние проблемы навнутреннем уровне. Его бездарность и слабость. Миазмы зла были в нём самом.

Кирилл Петрович вдруг взбесился, стал кричать:

— Откуда ты знаешь? Что ты чушь несёшь?

Оля всего лишь повторила то, о чём писала в поисковомпрофиле. Кирилл Петрович всегда терпимо относился к чужому мнению, но тогдавдруг сорвался. Лицо побагровело, на лбу вздулись синие жилы. На миг Олепоказалось, что он сейчас кинется на неё с кулаками, даже стало не по себе, чтоони одни в кабинете. Но, конечно, он не кинулся, вылетел вон, хлопнув дверью.

А на следующий день стало известно, что новый министрподписал приказ о прекращении финансирования и роспуске группы профессораГущенко. Кирилл Петрович сорвался потому, что уже знал о приказе. Более того,знал, что именно Оля косвенно виновата в этом. Ей пришла в голову идея о связиубийств с индустрией детского порно. В результате вскрылась сеть «Вербена»,разразился скандал, полетели чиновничьи головы, и новый министр решилликвидировать всю группу.

Прежний министр обожал все западное, американское, и пыталсяреформировать структуру МВД по образу и подобию полиции США. Новый объявлялсебя патриотом и говорил, что для России унизительно подражать Западу. Институтпрофайлеров считал шарлатанством, пустой тратой денег и времени.

Впрочем, взаимное раздражение внутри группы к тому моментудостигло точки кипения. Гущенко собрал, как он сам выражался, «штучных» людей.Каждый внутри себя был гений. Каждый считал свою версию единственно верной и нежелал слушать других. Когда Оля заявила, что видит определённую связь междустарой, вроде бы раскрытой серией Давыдовского душителя и серией Молоха и дажене исключает, что убийца — один и тот же человек, над ней стали откровенноиздеваться.

Дима предупредил её тогда: не говори им. Она не послушала иполучила по полной программе.

— Интересно, а чем же он занимался с восемьдесят шестого подве тысячи третий? Кроликов разводил? Пейзажи рисовал? У маньяков не бываеттаких долгих периодов бездействия. И как тогда быть с твоей идеей омиссионерстве Молоха и детском порно? Или ты считаешь, что слепые сироты изДавыдовского интерната тоже снимались в голом виде?

Она не возражала. Может быть, включалась старая фобия, страхтолпы? Она терпеть не могла коллективных заседаний, собраний. Каждый из еёколлег по отдельности был умным и вовсе не агрессивным человеком, но как толькоони собирались и начинали что-то обсуждать, превращались в толпу.

— Давайте думать вместе! — командовал Кирилл Петрович.

Оля ничего не могла делать по команде, вместе, тем болеедумать.

— А ты скорчи умное лицо и говори: «Мг-м», — советовал Дима.

Она не жаловалась ему, что не может работать в группе. Он итак знал это.

Они с Димой до сих пор понимали друг друга с полуслова ивообще без всяких слов. В детстве у них была такая игра. Они шли по улице нарасстоянии не меньше десяти метров друг от друга, она впереди, он сзади, илинаоборот. Тот, кто шёл вторым, мысленно просил первого: остановись! И первыйостанавливался. Второй чесал нос, шевелил бровями, показывал язык, тянул правойрукой себя за левое ухо, и первый, не оглядываясь, делал то же самое.

Ни у кого ничего подобного не получалось. Ни у кого, кромееё детей-близнецов, у Андрюши и Кати, и то, когда они были совсем маленькими.

«Я существовала столько лет, не думая о Димке. На самомделе, в тот мокрый июльский день я исковеркала себе жизнь. Я все эти годытосковала по нему, но боялась признаться себе в этом. А потом, когда мывстретились и стали работать вместе, я просто больше не могла себе врать. ДимаСоловьёв — единственный человек, которого я любила и люблю до сих пор. Мырасстались. В этом только я виновата. Не мама, не Саня. Я. Ну и что с того? Чтодальше? У меня двое детей, Саня их отец».

Она знала, что Дима сейчас сидит у себя в конторе, один вкабинете, уткнувшись в компьютерный монитор, пытается добыть и переваритьочередную порцию информации и злится на себя потому, что ждёт её звонка. Носам, конечно, не позвонит ни за что. Он ведь сказал на прощание, полтора годаназад:

— Если захочешь меня видеть, звони. Я сам не буду.

Оля очень хотела его видеть, каждый день тянула руку ктелефону и отдёргивала, как будто её било током. Позвонить Диме просто так, безвсякой уважительной причины, значило начать все заново. А это невозможно.

— Невозможно, невозможно, — шептала Оля, пробуя на вкус этоскользкое слово.

Исцарапанный пластик кухонного стола, дверца шкафа с отбитымуголком, тишина коридора, тёплый мрак комнат, в которых спят муж и дети, всёвдруг показалось маленьким, беззащитным, обиженным. Старая квартира, семейноегнездо, где давно пора делать ремонт, никто не хочет мыть полы и посуду,подтекают краны, гудит холодильник, грохочет стиральная машина, прорастаеткартошка, в последний момент теряется чей-нибудь второй носок, вечно заняттелефон и орёт телевизор.