Юноша несколько раз перечитал эти строки, после чего, ни слова не говоря, заперся у себя в спальне. К исходу вторых суток на закате дня в доме прозвучал роковой выстрел. На такой исход Анна не рассчитывала, поэтому несколько дней сама была близка к тому, чтобы наложить на себя руки, и, вероятно, так бы и поступила, если бы случайно не нашла аптечке пузырёк с кокаином.

Всё это я увидел за мгновенье до того, как девушку оторвали от меня и увели в соседнюю комнату. Вздохнув с облегчением, я огляделся. Отвратительная сцена, которая разыгралась на глазах гостей, никого из них не шокировала, и каждый продолжал заниматься своим делом. Кто-то даже томным голосом под гитарный перебор затянул любовный романс. Это был явный моветон, но и это никого не удивило.

— Не желаете ли продолжить наш разговор? — взяв меня под локоть, предложил Казимир. — Если Вы, конечно, не охладели к предмету нашего спора.

— Отчего же, сударь! Я к вашим услугам. Желаете подискутировать о тяжкой доле униженных и оскорблённых? Или сразу начнём звать народ на баррикады?

— Надсмехаетесь над идеалами революции?

— Позвольте узнать, какой именно революции? Революции лавочников или революции буржуазной? А может быть, крестьянской, как у Болотникова? Так это уже не революция — это самый настоящий бунт!

— Не ёрничайте Евгений! Мне кажется, что Вы совсем не такой, каким хотите сейчас казаться. Неужели Вы не слышите, как стонет русский народ?

— Нет! — твёрдо произнёс я. — Ни от русского, ни от украинского, ни от татарского народа никаких стонов я не слышу. По утрам слышу, как скрипит тележка молочника, который привозит мне свежее молоко, как напротив моего дома открывается кондитерская господина Айсмана, и как для наведения порядка басом покрикивает на возниц околоточный.

— То есть, Вы хотите сказать, что у нас всё пристойно и благочинно?

— Я немного приукрасил, но можно сказать и так.

— А как же нищие на паперти церквей и храмов, голодные бродяги на базарах и ярмарках? Или Вы не видите, как герои минувшей войны трясут ужасными обрубками, выпрашивая у толстосумов копеечку? Как мать толкает старшую дочь на панель, только потому, что не может прокормить младших братишек? Это, позвольте Вас спросить, пристойно? Это благочинно?

Я схватил Казимира за костлявое плечо и рывком притянул к себе.

— Сегодня ночью в Обуховской больнице от туберкулёза умрёт двенадцатилетний мальчик, — прошипел я ему прямо в лицо. — Талантливый подросток, который в двенадцать лет профессионально рисовал портреты знакомых и писал неплохие стихи. В эту же ночь на Лиговке грабители зарежут двух, а может и трёх прохожих, один из которых — отец многочисленного семейства и их единственный кормилец, где-то на окраине города в парке насмерть замёрзнет пьяная проститутка, а в Охте в избе угорит целая семья. Не верите? Правильно делаете, потому что я сильно смягчил настоящую действительность. Скажу Вам, как медик: за одну ночь трупов бывает до двух дюжин, а за праздники и более.

— Что Вы этим хотите сказать? — отшатнувшись от меня, пролепетал Казимир.

— Я хочу сказать, что мир, как Иудина чаша, наполнен несправедливостью до самых краёв, и только человек с болезненно гипертрофированным самомнением возьмётся за то, что не удалось самому Иисусу Христу.

— В каком смысле?

— В смысле сделать этот мир чище, а людей лучше. Помните, что случилось с Сыном Божьим? Правильно! Его распяли на кресте — символе святой веры! И не просто распяли, а распяли между двух преступников, тем самым наглядно уравняв христианскую добродетель и воровство.

— Я не понимаю, к чему Вы мне это говорите? — засуетился Казимир и нервно закрутил головой по сторонам.

— Я это говорю Вам, господин революционер, для того чтобы Вы прекратили славословить на весь мир от имени русского народа, тем более что реально помочь ему Вы ничем не можете.

— Вы отказываете мне в праве встать на защиту угнетённых масс? — не совсем уверенно пролепетал мой визави.

— Отказываю! — холодно заявил я, глядя ему прямо в глубоко запавшие глаза. — Из Вас, сударь защитник, как из собачьего хвоста сито! Если хотите умереть на каторге — это ваше право! Вот только не надо при этом тянуть за собой других.

Я снова схватил его за отворот куртки и рывком притянул к себе.

— Лизу хоть пожалей! Ей замуж надо, детей рожать, а не в казематах Петропавловки девичий век коротать.

После этих слов я оттолкнул его от себя, и, не прощаясь, выскочил на улицу.

Не успел я пройти и полквартала, как услышал за собой торопливые шаги.

Это был Казимир. Он был так встревожен, что даже выбежал вслед за мной без верхнего платья.

— Могу ли надеяться, что Вы, как человек чести, не обратитесь в полицию и не донесёте? — тяжело дыша, выпалил он, как только догнал меня.

— Можете, — заверил я. — Однако прошу не расценивать моё поведение, как благородный жест. Просто сейчас Вы неопасны. Вся ваша энергия уходит в пустопорожние разговоры, но придёт время и появится человек, который объединит Вас и поведёт за собой. И горе тому правителю, кто прозевает этот момент.

— И Вы знаете, кто будет этим лидером? — с надеждой спросил поляк.

— У него много имён, ещё больше лиц, и искушению его противостоять трудно.

— Да не томите Вы меня! — воскликнул Казимир. — Скажите, кто он?

— Вы его знаете, — через плечо бросил я последнюю фразу. — А если забыли, раскройте библию: грядёт Его новое пришествие, и в каком бы обличии он ни явился, вы Его узнаете. Узнаете и встанете под его знамёна, потому как другого пути у вас, революционеров, нет. По сути своей вы бунтари и разрушители, а значит, верные слуги Его. Таков ваш горестный удел, таково ваше скорбное предназначение.

* * *

Знакомство с Казимиром не только оставило после себя горький осадок, но и породило вопросы, на которые я до сих пор не знаю ответа.

В ту памятную ночь, вернувшись домой после более чем странной вечеринки на Васильевском, я долго не мог уснуть. Мой организм выбрасывал в кровь всё новые и новые порции адреналина, и сон бежал от меня подобно трепетной лани, отказывая мне в возможности хотя бы до утра впасть в спасительное забытьё. Не зажигая огня, я, как безумный, метался по комнате. Периодически я подбегал к зеркалу, и, глядя в его голубоватую муть, на разные лады повторял один и тоже вопрос: «Кто же я»? Моё отражение с горящим взглядом и всклокоченными волосами больше напоминало злую карикатуру на меня самого, что ещё больше приводило меня в ярость.

— Почему? — кричал я отражению. — Почему я не такой, как все? Большую часть времени я живу, как обычный человек: хожу на лекции, посещаю практические занятия, сижу до позднего вечера в библиотеке, и ни о чём другом, кроме как об учёбе, не помышляю. Да, начиная с первого курса, я не ношу нательного креста, но в то же время вместе с другими гардемаринами старательно отстаиваю все заутрени и обедни. В Бога я не верю, но за стол, не перекрестив лба, не сажусь. Я не способен к состраданию, но при этом всегда подаю милостыню, и, как лекарь, не упускаю возможность облегчить муки страждущих.