— Нельзя. Никак нельзя. Можем натолкнуться на ограждение территории завода, а там замаскированная сигнализация...

Вновь двинулись вперед, соблюдая меры осторожности. В здешних лесах, обжитых, исхоженных и расчищенных, было очень мало зарослей и валежника, а поэтому и продвигаться по ним было легче. Правда, это имело и свои отрицательные стороны, в таких лесах труднее укрыться.

Отлично знавший здешние места Генрих шел уверенно по заранее проверенному маршруту. Его уверенность передавалась Андрею и Алиму. Наконец, Фель вывел друзей к самому полотну железной дороги.

— Вот здесь, — сказал он, тяжело дыша, снял кепи, отер пот с головы, с лица и тяжело опустился на землю.

Андрей и Алим последовали его примеру.

Несколько минут прошло в молчании. Двухчасовое путешествие по темному лесу утомило всех.

— Ну что же, начнем? — тихо спросил Генрих, когда друзья передохнули.

Андрей и Алим поднялись. Генрих выдвинулся вперед вдоль железной дороги метров на сто, Алим на такую же дистанцию — назад. Андрей приступил к закладке мины. На это ушло у него не больше пятнадцати минут. Сказался накопленный партизанский опыт, руки еще не отучились действовать быстро, уверенно.

...Марта и не думала спать. Всю ночь она провела на ногах. Приметив издали возвращавшихся друзей, она поставила на керосинку кофейник.

— А не наскочит на мину порожняк? — спросил Алим, когда они вошли в дом.

— Нет. Утром по этому пути идут только груженные составы, — заверил Генрих, — и первый пройдет не раньше одиннадцати, так что не беспокойся.

Железнодорожная ветка до войны обслуживала лесоразработки, а когда отстроился подземный завод, по ней стали вывозить его продукцию: бомбы, мины, снаряды.

Ожидать взрыва было нецелесообразно. Проведя утренний сеанс, Алим и Андрей заторопились в город. Возвращались они в приподнятом настроении, испытывая естественное чувство удовлетворения от проведенной операции.

Фактически об успехе говорить было рано, но Андрей не допускал даже мысли, что мина не сработает.

Однако, узнать, «сработала» мина или нет, удалось не скоро. Произошли события более знаменательные.

В начале дня над городом появились бомбардировщики. Воздушная тревога и зенитный огонь вызвали панику. Горожане заметались по улицам, но на город не упало ни одной бомбы. Бомбовозы развернулись над окраиной, проплыли вдоль полотна железной дороги, свернули налево и сделали два захода над лесом.

От взрыва содрогнулась земля. Стекла уцелели лишь в немногих домах. Над тем местом, где находился подземный завод, поднялось огромное облако дыма. Бомбы, снаряды и мины рвались до поздней ночи...

Подходы к лесу оцепили эсэсовцы. И лишь на девятый день стало известно, что мина тоже «сработала», и под откос свалился состав, нагруженный снарядами. Известие это принес Генрих, появившийся в городе.

— Ну и дела, — сказал он, мотая головой. — Сколько живу, а такой радости не испытывал. Вот это был действительно взрыв. У меня в доме рамы вылетели и вся штукатурка обвалилась. Я даже подумал, не свалилась ли бомба поблизости от моей сторожки.

Юргенс встал, как обычно, рано, проделал гимнастические упражнения, обтерся холодной водой и, в ожидании завтрака, стал прохаживаться по большому, мрачному залу своего особняка. В руках у него был, ставший за последнее время обязательным для Юргенса, русско-немецкий словарь.

Из окон тянуло умеренной осенней прохладой. Поздние цветы на клумбах и трава в газонах были покрыты обильной утренней росой.

В доме Юргенса царила тишина. Сам хозяин, казалось, оставался безучастным ко всему. Если до встречи с гостем из-за океана его в какой-то степени еще интересовала жизнь города, то теперь он просто игнорировал ее. А между тем в городе произошли заметные изменения. Он кишмя кишел солдатами разгромленных на фронте подразделений и вновь формируемых частей; школы, кинотеатры, гостиницы были заняты под военные госпитали; по улицам сновали многочисленные представители немецкой администрации, выгнанные из освобожденных Советской Армией районов; нельзя уже было ни за какие деньги достать масла, сахара, натурального кофе; немецкие банкноты потеряли всякую цену, и горожане уже привыкли обеспечивать себя меновыми операциями; в роли торгашей и спекулянтов выступали солдаты, реализуя награбленное добро; на черной бирже уже не стеснялись открыто предлагать любую иностранную валюту.

Остановившись у окна, Юргенс заметил, как залетевшая в комнату пчелка билась в стекло. Он осторожно взял ее за крылышки и хотел выпустить, но она вонзила жало ему в палец. Юргенс злобно выругался, бросил пчелу на пол и придавил ногой.

— Дрянь неблагодарная, — произнес он всердцах и, всунув палец в рот, стал высасывать яд.

Маленький инцидент с пчелой расстроил Юргенса. Палец распухал все больше и разбаливался. Бросив словарь на столик, Юргенс прошел в столовую, где его ожидал завтрак.

После еды состоялась беседа с Долингером. Инструктор, требовательный и отлично знающий технику специалист, похвально отозвался о своих учениках — Ожогине и Грязнове.

Юргенс внимательно слушал его, изредка дуя на палец.

— Самостоятельно смогут работать? — спросил он.

— Вне всяких сомнений, — заверил Долингер.

— А если пошлем без техники?

Долингер улыбнулся.

— Они сейчас держат со мной связь на рации, собранной ими самими, без моей помощи...

— Хорошо... — заметил Юргенс. — Что у вас еще ко мне?

— Я уже как-то докладывал вам, что у хозяина дома, где живут Ожогин и Грязнов, в чернорабочих состоит военнопленный, некий Алим Ризаматов. Вы тогда не возражали против сближения с ним. Вчера мне Ожогин рассказал, что сближение между ними достигнуто. Ожогин считает, что Ризаматов, имея связи в Узбекистане, может принести нам некоторую пользу...

Сморщив лицо от боли, Юргенс слушал. Вот как! Эти русские предвосхитили его планы. Еще давно, когда только впервые было названо имя Алима, он, Юргенс, подумал о возможности использования этого узбека.

— Мне понятно, — прервал он Долингера. — Сделайте так, чтобы, незаметно для хозяина дома, старший русский привел ко мне этого Ризаматова, а вообще Ожогина и Грязнова надо на-днях командировать в оперативный центр... Пусть основательно потренируются там пару месяцев...

Вторым Юргенса посетил сотрудник гестапо, молодой, но уже растолстевший сангвиник. На первый взгляд у него полностью отсутствовала шея. Казалось, что его голова просто лежит на плечах. Неприятный, землистый цвет лица давал повод для размышлений не в его пользу.

На гестаповце был модный серый костюм с длиннополым пиджаком, несколько скрадывавшим его нескладную, разлезшуюся фигуру.

Поприветствовав Юргенса, гость попросил разрешения снять пиджак и повесил его на спинку кресла.