вам не жилось у себя дома? И чего свалились на нашу голову?» А немец-то вдруг и говорит по-русски: «Вы поосторожней…Хорошо, что это слышал только я…» Молоко взял не все и нам оставил. А через какое-то время опять появляется на пороге. Мама обмерла: ну, наверно, все-таки расправляться пришел. А тот вынимает из сумки буханку хлеба, потом кулек конфет…

Васена замолкла, словно сама засомневалась в том, что все это было когда-то с ней самой. С недоумением и спросила:

– А, робяты? Среди фашистов – и то люди были. А среди этих, что пришли на нашу землю теперь – среди них люди есть? Если есть – что же они нас не слышат, не понимают? Вроде на одном языке говорим – на русском.

– А говоришь – в политику не лезу, – еще раз уронил Олег.

– Эх, сынок… Когда нашими руками надо врага бить, землю пахать, строить – это политикой не считается. Это называется – долг. А как мы захотели родную землю от разора спасти – так сразу «политика». Что же нам – молча глядеть, как губят кормильцы-черноземы, как травят воду в Хопре да Савале?..

…Утром гости засобирались домой. На улице еще больше похолодало. Васена вышла провожать гостей в том же вязаном платке, тех же мужниных ботинках. Обнялись, расцеловались.

– Мам, ты все-таки того… не слишком-то активничай…

– Ладно-ладно… Себя берегите. Я что…

Когда все уселись, наконец, в машину, Олег поспешил включить отопление. По салону пошло благостное, уютное тепло, и уже не казались страшными угрюмые, набухшие близким снегопадом тучи. И совсем не хотелось вспоминать тяжелый вчерашний разговор. Но внучка решила по-другому.

– Странные люди – взрослые. Вроде бы все всем понятно, а договориться между собой не можете. Разве ТЕ не понимают… ну, всей правды, всего, про что вчера говорила бабушка?

– Понимаешь, малыш, – неожиданно быстро и серьезно отозвался Олег, – когда речь идет о больших деньгах, у тех, к кому они должны прийти, заклинивает мозги. И совесть. И тогда они готовы на все.

– На что – на все?

– На обман, на предательство. На то, чтобы наши черноземные земли в жертву золотому тельцу принести.

Надежда тронула брата за рукав:

– Олег, зачем ребенку-то…

– Да надоело бояться и молчать! Мать вон в каких годах, и то…

– Но если они готовы на все, – с неожиданной настойчивостью продолжила тему юная пассажирка, – значит, надо и против них – войной!

– Ух, какая ты революционерка! А ты знаешь, сколько русских людей в революциях да войнах погибло? Знаешь небось, историю-то изучаете. Столько ее было пролито, кровушки, что новой уж никак неохота. Вот только почему они, скоты, этого не понимают?!

– Олег, Олег, – опять тронула брата за рукав Надежда. – Попридержи коней, гляди на дорогу…

Чтобы перевести разговор на другую тему, она принялась рассказывать о том, что перед поездкой заглянула в Интернет – давно хотелось узнать, а накануне дня рождения тем более, что означает мамино имя. И узнала. Оказалось примерно так. Покладистость к достоинствам Васены не относится: уж если она что решила, пытаться переубедить ее – только терять время. Зато носительница этого имени всегда готова прийти на помощь. При этом интуитивно чувствует, где и когда эта помощь нужна.

– Ну, разве это не портрет нашей мамы, Олег?

– Портрет, да еще абсолютно точный! Дело только в том…

Олег потянулся за сигаретой, но, оглянувшись на пассажирок, решил обойтись без курева.

– Дело только в том, – продолжил он свою мысль, – что ей-то действительно много лет. И ее пора уже сменить на посту.

В наступившей тишине решительно прозвучало:

– Вот я и сменю. Подождите только, кончу школу.

Брат и сестра рассмеялись. Но через некоторое время Надежда задумчиво произнесла:

– Мы тебе, Оля, неправильное имя выбрали. Ты, кажется, тоже Васена…

За окном машины бежали, роняя последние листья, тополя и березки. Пока не тронутые химической отравой. Пока живые…

Пять синих слив

О, как я понимала свою сестру! Матушке за девяносто, а она все не хочет снимать с себя полномочия главнокомандующего. Это он, главнокомандующий, определяет стратегию и тактику дальнейшего продвижения вперед, будучи уверенным, что только ему ведомы истинные пути решения возникающих на этом пути проблем. А чтобы не ошибиться, он просто обязан вникать во все детали и мелочи всего, что его окружает. И вот это, последнее, особенно достает.

– Ты что как хлеб режешь?

– А что не так?

– Больно тонко. Крошек много, а укусить нечего.

Сестра озадаченно молчит, потом находится:

– Так я тебе толще нарежу.

– При чем здесь «мне». Надо, как положено…

– Кем положено-то? – начинает терять терпение сестра. – Режу, как хочу, не все ли равно?

В ответ – тяжелое молчание, смысл которого нетрудно понять: вот-вот, делаете, как хотите, а потом удивляетесь, почему у вас жизнь плохая. А только и надо-то – слушать, что тебе говорят…

– А рамы ты зачем поменяла? Прежние разве плохие были?

– Сейчас все меняют дерево на пластик. Так лучше. Красивее.

– Эта красота денег стоит.

Фраза произнесена со значением. Мол, только и умеете, что деньги тратить. А вот чтобы тратить с умом… И сестра делает попытку оправдать свои действия:

– К тому же дома теплее станет.

– Станет ли?

И опять в доме повисает тяжелое молчание. По своей воле сестра нарушать его не будет – это чревато новыми осложнениями. Но такая предосторожность срабатывает не всегда: поводы для новых разногласий все равно находятся, и вот наступает момент, когда в моем доме раздается телефонный звонок: «Звони матушке, вразуми… сил моих больше нету…»

Я живу далеко от них, наезжаю нечасто – раза два в год. И каждый раз появляюсь в родном доме с намерением: насколько это возможно – выровнять их отношения, помочь друг друга понять и услышать. Чаще всего получается приехать весной или осенью.

Этот мой приезд был весенний. В поднебесном мире творилось обыкновенное чудо: с голубого неба лилось долгожданное тепло, деревья красовались первозданно чистой, глянцевитой листвой, воздух был легкий и даже, кажется, какой-то пушистый. В нашем доме в первые дни моего приезда также царят лад и склад: говорим про детей и внуков, про погоду и даже политику, конечно, со своим, чисто женским уклоном: цены растут, качество товаров жуткое, зато у тех, кто наверху, все в шоколаде…

Но вот в какой-то момент в доме – чувствую – возникает напряжение. Я пока еще не понимаю его причины, но делаюсь настороженной к каждому произнесенному моими родственницами слову. Вот матушка, едва встав с постели, берется за панамку: