В 1833 году в первый раз показались шишки на (24) елях Уналашкинских, и, в том же году найдено под ними до 40 рыжиков настоящих, т. е. груздей, известных в Сибири под сим именем; сих рыжиков до того времени нигде и никогда не находили.

Наконец вот и грамматика моя[7]! но Боже мой! что с нею будет! и мне ли писать грамматику, когда я знаю худо русскую грамматику, что можно заметить на каждой странице моей грамматики. Предисловие мое едва ли длиннее самой грамматики, но еще бы надобно другого рода предисловие: просить извинения в моем невежестве, и просить принять ее под Ваше покровительство. Мое намерение: сей малейший труд посвятит Рос. Академии Наук, и я было думал написать что либо в роде речи, но, по совету Фердинанда Петровича, оставил, потому что, и в самом деле, для такого пустого приношения приложить пышную пли пустую речь к таким особам, как почетные члены Академии, совершенно неприлично; но я думаю довольно сей надписи. Впрочем я не написал ее на самой книжке до Вашего рассмотрения. Итак прошу покорнейше принять на Ваше попечение и покровительство. Вы подали мне мысль, Вы ободряли меня к составлению грамматики, Вы и пристройте ее к местечку, куда и где прилично и можно. Если прилична сия надпись, то прошу Вас потрудиться написать ее на самой книжки и, если в чем нужно, исправить и представить Академии от меня. И если она удостоит своего внимания, то пусть делает с нею, что хочет, хоть огнем сожжет; мне она совершенно не нужна. И именно (еще повторяю то, что сказано мною в предисловии), если бы не Вы, то бы никогда я не вздумал составлять грамматики; и если филологи найдут в ней что либо любопытного, то они должны более благодарить Вас, нежели меня.

Словарь же[8] я не присовокупил, потому что и не успел бы переписать, и притом надеюсь оный умножить, и на будущий год непременно буду иметь честь доставить оный.

В книжке сей писано много, но, может быть, в глазах сведущих филологов более пустого, нежели дельного, но как бы то ни было, я уже совершенно отказываюсь от всякого дополнения и переделывания: еже писах, писах.

По прибытии моем в Ситху я еще почти не начинал заниматься Колошенским языком; впрочем намерение мое есть, не знаю достанет ли терпения и силы; какие будут успехи или неуспехи, в свое время не премину известить Вас.

Кирилл Тимофеевич писал ко мне, что он давал Вам составленное из моих записок описание Алеутск. островов[9]. Касательно сего честь имею уведомить Вас, что те самые записки иди голые материалы, которые сообщены мною Кир. Тимофеевичу в план моих собственных записок или, как я называю, описания Алеутск. островов, составляют второе отделение. Первое отделение составляем описание островов вообще, как-то: положение, вид островов, климата, вода и проч.; а третье — описание обитателей. И весьма я сожалею, что не могу ныне доставить Вам сего моего сочинения. Впрочем, если я приведу его к окончанию, то не намерен таить, и будьте уверены: Вы и Фердинанд Петрович будете первые, которые узнаете его. Первые два отделения кончены, готова уже половина третьего.

Переведенный мною катехизис[10] получил; и, к сожалению, напечатан довольно неисправно; конечно, никто в этом не виноват. Ошибки до того простираются, что, как напр. на 2-й страница Истории, вместо ахсха́нак напечатано ахеха́нак тогда, как и в букваре Алеутском нет сей буквы е; прочие же ошибки, как-то вместо К. к, вместо н. к. и проч. почти на каждой странице. И потому я очень рад, что не напечатано Евангелие. Потому, что, вероятно, и оно не избегло бы ошибок. Впрочем я имею намерение по выезде из Америки напечатать снова Катехизис под своим надзором, если только позволят обстоятельства. — Я имею намерение отсюда возвратиться вокруг света, но не знаю, исполнится ли сие мое, может быть, для многих смешное, намерение; но я не на шутку брежу такою мыслью только не знаю, как может исполниться это. Компанейских судов ныне не отправляют, а на казенное попасть едва ли возможно. Я бы готов идти на матросской порции, лишь бы только взяли. Фердинанд Петрович обещался мне доставить сей случай; но об этом еще я его не спрашивал, как и каким образом.

Скажу Вам откровенно, что если только будет мне позволение от моего начальства, то я намерен просить и Вас, если можно, доставить мне сей случай. Но до времени еще не беспокою Вас.

С истинным моим почтением и непритворною преданностью к особе Вашей честь имею быть Вашего Высокоблагородие Покорнейший слуга

Священник Иоанн Вениаминов.

Апреля 27 дня 1833 года. Ситха.

Письмо 7

Ваше Высокоблагородие Милостивый государь Федор Петрович!

Никогда не в состоянии буду возблагодарить Вас, как за подарок Ваш, путешествие на Сенявине, так особливо за последнее письмо Ваше, которое доказывает, что Вы и при обширнейших и беспрерывных занятиях Ваших уделяете время — помнить меня; меня, который, по совести скажу, совсем не стою такого мнения и таких похвал, каковые Вы изъявляете обо мне даже целому свету. Это меня даже приводить в стыд, тем более, что я никак не могу вполне оправдать сей Ваш обо мне отзыв; и, если что-нибудь в этом случае сколько-нибудь утешает меня, это то, что я, хотя кое какие, но сплотил правила грамматики Лисьевской; и это отнюдь не потому, чтобы она как-нибудь льстила моему самолюбию, но потому, что этим я, по крайней мере хотя несколько, удовлетворил Вашему пламенному любознанию, и тем отчасти доказал мое сердечное к Вам уважение, которое одно только заставило меня заниматься таким трудом, который никогда не может принести мне никакой существенной пользы, по своему несовершенству, которое, я надеюсь, Вы мне извините, тем паче, что, если бы я не имел счастья познакомиться с Вами, то никогда бы не принялся составлять даже полправила. И спрашивается: кому бы я мог препроводить их? и что бы мне за дело тратить время по пустому, тогда, когда бы я мог сделать — хотя орган, даже два? Но будучи знаком с Вами, я трудился с удовольствием; и доволен и даже счастлив буду тем, если бы хотя только Вы одни в целом свете интересовались сим трудом моим и сколько-нибудь были им довольны. Обещанный мною словарь будет доставлен на следующей почте. Вы ожидаете моих исследований о Колошах[11]; к стыду моему,