хобби выходного дня боролся с загрязнением океана – разумеется, ходя по воде.

Я впечатлялся им многие месяцы. А пару недель назад Берти как будто случайно поймал меня у барной стойки и сиятельно объявил:

– Приятель, не могу молчать! У тебя невероятно прекрасная девушка!

Поспешив затупить в телевизор, я объяснил, что Ариадна мне не девушка, а что-то вроде приятельницы, или дальней родственницы, или вообще: короче, наговорил много бессмысленных, размывающих отношения слов. С тех пор Берти подходил к нашему столику по семь раз за вечер, так, чтобы видеть только ее лицо, а я буквально спиной чувствовал, как чужое напористое очарование сносило меня в кювет разбитых сердец.

– Как обычно, – распорядилась Ариадна.

– Нет-нет, – откашлявшись, возразил я. – Спасибо. Не надо.

Ариадна сжала пакетик сахара.

– Ты еще голоден.

– Все в порядке, – я улыбнулся ей, затем прибиравшему посуду Берти. – Очень все здорово, спасибо. Но до конца месяца мы без десертов.

Она тоже подняла на него взгляд и повторила:

– Как обычно.

– Ариадна, – с улыбкой процедил я. – Не надо. У нас почти иссяк бюджет.

Берти охнул, приложив к сердцу ладонь. Вероятно, он отрабатывал этот жест для прижизненной канонизации.

– А вот и не поругаетесь! Ведь у нас есть исключительное предложение для постоянных гостей! Минутку!

Берти одарил Ариадну привычным ласковым взглядом, от которого на Северном полюсе просели ледники, и исчез. В молчаливом смятении я вернулся к баклажанам.

– У него в нагрудном кармане таблетки, – после паузы сказала Ариадна.

Мою вилку это не впечатлило.

– В золотом блистере. Скорее всего, дезатрамицин.

Я рассеянно повторил про себя название.

– Не может быть. Зачем… То есть. Дезатрамицин? Антибиотик против атра-каотики? Ты уверена?

– Скорее всего, – повторила Ариадна.

Я украдкой огляделся, пытаясь вспомнить, першило ли у Берти горло после живописных расшаркиваний, кашлял ли вообще кто-нибудь вокруг. В разгар сезонных простуд это был так себе индикатор, но хоть какой. Ведь на нас с Ариадной атра-каотика не действовала вовсе. Зато мы на нее – еще как. Оттого что были вместе с Дедалом.

– Ну не знаю… – с сомнением протянул я.

– Почему?

– Я… Ну, то есть… Минотавр говорил, что дезатрамицин в ходу только у симбионтов. Но какой смысл такому, как он, связываться с такими, как они? Отдать почку за то, чего он добьется сам, пусть и через время?

Я посмотрел в сторону бара. Берти вынырнул из двустворчатой ширмы и бодро, с пятилитровой башней пива, похожей на призовой кубок, зашагал в дальнюю часть зала. Я уставился ему в спину. Сполз по стулу. Прикрыл глаза ладонью.

– Ты не используешь уджат на людях, – напомнила Ариадна.

Но я уже сделал это.

– Я должен знать.

Атрибут в левом глазу отозвался, и паб вспыхнул золотом, до исходного кода. Узлы, косы, разветвления связей перекрыли материальный мир. Сквозь них, всколыхнувшись, проступили маркеры: миллионы переменных и констант, миллиарды их уникальных сочетаний, по количеству разумных существ на планете. Это и было то, что Минотавр называл мозгом эволюции, а энтропы с синтропами – системой; то, что они видели так же ясно, как деревья или свет, а для меня даже с уджатом все осы́палось секунд через пять, оставив слабые преломления. Их хватило.

Симбионты слабее всех контролировали свою атра-каотику и потому считались безобиднейшими из энтропов… с точки зрения других энтропов. Для людей, к которым они пристраивались, все обстояло точно наоборот. Сильнее прочих пострадав от параграфа четыре-точка-восемь из соглашений, фактически основавших «Палладиум Эс-Эйт» – тот, что про не убий, – симбионты были обязаны отваливаться от своих жертв по первой же из сотни запретительных причин. Многодетность, пневмония и даже – особенно! – вежливая просьба оставить в покое. Но, по словам Минотавра, на деле все всегда заканчивалось древним-добрым ой. Ой, простите. Ой, это вышло случайно. Ой, я просто ел, я не знал, что у него диабет.

Я никогда не видел симбионтов вживую, но видел, что после них оставалось. И то, ради чего люди впускали их в свою жизнь, затем в дом и, буквально, в тело. Ариадна была права. На Берти стоял жирный, как сургуч, маркер симбионта. Однако связи его еще не изменились, оставаясь естественными, не перепривитыми – такими, какими Берти создал их сам, сближаясь с одними людьми, ругаясь с другими. Симбионт еще не начал менять его социальную реальность, обгладывая парные органы в качестве залога.

– И что? – спросила Ариадна. – Он сам так захотел.

Это и казалось мне самым неправильным.

Спрятав глаза в ладони, я отматывал бертименты в обратном порядке, но даже так, без спешки и нимбов в кадре, не находил подвоха. Где ему было мало? Чего он не мог получить сам? Красивую невесту? Дальнего родственника с кучей денег?

– Да блин…

Поэтому я и не любил использовать уджат на людях.

– Хочешь, я поговорю с ним? – спросила вдруг Ариадна.

Я приоткрыл ладонь.

– И что ты скажешь?

– Правду.

– Боюсь, – я натянуто улыбнулся, – он не переживет твоей правды.

– Считаешь, он переживет симбиоз?

– Если захочет остановиться.

Ее пальцы переломили замученный пакетик. Сахар посыпался на стол.

– Такие никогда не останавливаются.

Я молча потянулся к салфеткам.

Прогремел сигнал. Лошади выстрелили из стойл. Закончив прибираться, я отставил тарелку и обнаружил, что Берти ответил на мой бездумный взгляд искрометной улыбкой через весь зал. Я тоже улыбнулся. Мне хотелось придушить его прежде, чем это сделает симбионт.

Экраны грохотали. Ариадна следила за происходящим. Восторженный вопль спортивного комментатора вынудил меня присоединиться к ней. Речь шла об арабском чистокровном, укрощенном ветре пустынь, знойном, раскаленном и так далее; комментатор перебрал дюжину красочных эпитетов, прежде чем воскликнуть главное: восьмой вырвался вперед. «Какая точность заноса, вы поглядите! Он приотпускает поводья перед поворотом, и что же… что же!.. Матерь Божья, вы видите то же, что и я?! Надеюсь, этот парень никогда не захочет сделать карьеру снайпера, иначе мне придется перестать уклоняться от выплат по трем кредитам! Какая точность! Поразительно!».

Берти поставил передо мной располовиненный, посыпанный ягодами кекс, которого я не видел в меню, и торжественно провозгласил:

– За счет заведения! Только для самых постоянных клиентов!

– Не стоило этого делать, – оповестил я сразу по всем пунктам.

Берти широко улыбнулся. Его глаза сияли счастьем, палящим дотла завистников и случайных прохожих. Сервируя приборы, он заливал Ариадне о надвигающихся штормах.

– Исполнилось заветное желание? – не выдержал я.

Берти хохотнул. В его мире тоже не осталось совпадений.

– Ни в коем случае, приятель. Нет и нет. Ведь кто мы без наших желаний?

– И правда, – без выражения согласился я.

Телевизоры грохотали от рева далеких трибун. «Это немыслимо, просто немыслимо! Блестящая победа! – Комментатор срывался от восторга. – Несмотря на погоду, сегодня здесь так жарко, что в пору жечь крамольные книги! Гай Монтег, надевай панамку, тебе слово!»

Когда Берти ушел, Ариадна разблокировала наш априкот и сказала:

– Он прав. Шторма обещают со вторника.

Я не отрывался от экрана.

– Принял-понял. Не растаю.

– Осядешь в кинотеатре?

– Вряд ли. Мне и без того скоро побираться у Мару.

Второй комментатор, без какой-либо