Неряшливый какой-то.

Дерганый.

– Ты Генка? – спросил он.

– Я от него.

– На вот. – Парень вытащил из-под полы пакет и руку протянул, за тем, стало быть, который Илья принес. – Давай, не тормози.

Илья не тормозил.

И пакет протянул.

А потом… Как-то все быстро так случилось. Лицо парня резко изменилось, исчезло туповатое выражение, и глаза нехорошо блеснули, а в следующий миг руки Ильи скрутили за спиной, щелкнули наручники…

…получасом позже он сидел в отделении и беседовал с тем самым парнем, который оказался вовсе не Генкиным приятелем, а сотрудником правоохранительных органов. И эти самые органы в лице оперуполномоченного Беряева доступно объясняли, что следующие пятнадцать лет жизни Илья проведет за решеткой.

Торговля наркотиками.

У Ильи это в голове не укладывалось.

Он не торговал наркотиками! Он пакет передал. Генка попросил. И наверняка какая-то ошибка случилась, потому что Генка не знал, что в пакете марки… Не почтовые, а те самые, ЛСД пропитанные… Про ЛСД Илья вообще впервые в жизни слышал.

А его допрашивали.

День.

И ночью тоже. Тетке не дали позвонить… орали… уговаривали… а потом отправили в камеру. И вроде бы отдых дали, да только не получилось у Ильи уснуть. Он ворочался и думал, кто же их с Генкой так подставил.

Наутро же устроили очную ставку.

И Генка, друг Генка, которому Илья верил, как себе, глядя в глаза, заявил, что никакого пакета Илье не передавал.

– Я выпутался не иначе как чудом… Тетка, когда я ночевать не пришел, забеспокоилась… а потом ко мне еще с обыском пришли. Хорошо, что других Генкиных подарков в тот момент не было. Тетка, когда узнала, во что я влип, всех знакомых на уши подняла. И главное, что знакомые у нее оказались непростые.

Система не желала отпускать Илью. Формально он был виновен. И тот же оперуполномоченный, уставший, как собака, недовольный – рассчитывал он совсем на другое – сказал:

– Не повезло тебе, приятель.

– Не повезло, – согласился Илья. Он пребывал в неком странном состоянии, в котором прекрасно осознавал, что влип и что влип благодаря Генке.

– Вот что мне с тобою делать?

– Не знаю. – Илья готов был смириться.

– В общем, так, подпишешь бумагу, будешь сотрудничать… и если опять твой приятель попросит…

– Не попросит.

– С чего ты такой уверенный?

– Он не дурак. Другого найдет.

– Вот кого найдет, о том ты нам и расскажешь…

Внештатный осведомитель.

Наверное, это был лучший выход из возможных, но чувствовал себя Илья при том наипоганейшим образом. Он будто предавал самого себя.

Идеалы.

Стукачей нигде не любили.

И оперуполномоченный вздохнул:

– Послушай сюда. Жизнь, парень, это тебе не картинка из книги. В жизни дерьма всякого полно… Вот дружок твой… Дружба – это честно и благородно, да только разве он с тобой честно поступил? Благородно? Рассказал тебе, во что втягивает? И потом взял на себя вину? Нет. Он тебя использовал грамотно, а потому сам из воды сухим вышел. И знаешь, что главное? Он ведь не успокоится. Да, на некоторое время попритихнет, а потом найдет другого такого дурачка. И вновь попросит пакетик отнести… а в том пакетике смерть еще для сотни дурачков, думающих, что кайф – это прикольно. Так что, стоит такому человеку верность хранить?

Илья не знал. Он до сего дня над подобными вопросами и не задумывался особо.

– Подумай, подумай, Илья. Ты уже не маленький. И да, может, это не совсем этично, стучать на приятелей своих, да только лучше так, чем за решеткой чужие грехи отмаливать.

Его отпустили. Конечно, бумагу пришлось подписать, но, кажется, уже тогда Илья понял, что бумага эта так и останется формальностью. Генка, зараза, умный.

А тетка расплакалась.

Илья никогда не видел ее плачущей, тут же вдруг разревелась, обняла. А потом отвесила подзатыльника, и такого, что в ушах зазвенело.

– Дурак ты, – сказала тетка, всхлипывая.

– Дурак, – согласился Илья.

Пускай дурак, зато на свободе. И это чувство свободы, груза, что свалился с неокрепших плеч Ильи, опьяняло.

– В школу я вернулся, хотя директор поставила вопрос о моем отчислении, но тетке удалось отстоять. В конце концов, обвинений против меня не выдвинули. Да только… – Илья поморщился, до того неприятно было ему вспоминать прошлые дела. – Генка успел растрепать всем и каждому, что меня повязали… и за что меня повязали. И класс объявил мне бойкот.

Сперва Илья даже не поверил, что это всерьез.

Бойкот.

За что? Он же не виноват… да только кто станет слушать? Генка постарался. Он первым пересел от него, а освободившееся место никто не спешил занять. Илья очутился точно в вакууме.

С ним не разговаривали. Его вовсе словно бы не замечали, и не только одноклассники, но и учителя. Когда случалось вызывать к доске, редко, пожалуй, лишь потому, что положено было проводить опросы у всех, Илье не задавали даже дополнительных вопросов.

Его слушали.

Кивали.

Возвращали на место. И забывали о том, что он вообще есть.

А Генка… Нет, он не нашел себе другую жертву. Он был мил и приветлив с каждым. И время от времени приглашал домой, однажды – целый класс… и о том тоже пришлось написать в отчете.

Отчеты Илья составлял каждую неделю. И как-то привык к этой работе, а он воспринимал их именно работой. Неприятной, тяжелой даже, но все-таки обязательной.

А потом школа закончилась.

Был техникум. С институтом Илья решил погодить. Он бы просто не выдержал еще два года в тишине. Да и… какая разница?

Все ведь сложилось.

И тетка, доживи она до нынешних дней, гордилась бы Ильей. Ему бы хотелось думать, что она гордилась бы.

– Теперь вы понимаете, почему я не хотел иметь с Генкой никаких дел? Мне даже неприятно было находиться рядом с ним… с ними со всеми. – Илья смотрел в глаза Олегу Петровичу, который неуловимо был похож на того, другого, опера, о котором Илья постарался забыть.

– Но на вечер встречи вы отправились?

– Отправился.

– Почему, позвольте узнать?

Илья пожал плечами. Хороший вопрос. А и вправду, почему?

– Я не хотел… поначалу… не собирался… В первые лет десять меня даже не звали… а тут вдруг Танька объявилась. Староста наша. И так настойчиво начала… Все эти красивые речи, о единении, о дружбе… о том, что жизнь развела, но надо помнить о прошлом… Я и вспомнил. И тут… стало интересно. Такой, знаете ли, корыстный интерес, подловатый даже, наверное… хотелось показать себя. Доказать, что я не сел, как они думают. Не спился. Не скололся. А живу себе и здравствую.