чтобы умереть спокойно, сказала она, зная, что тогда мне не придется ради пропитания становиться приживалкой в чужом доме.

Хотя благодаря пенсии мы не голодали, накопить жирка у нас не было ни шанса. Дедушка умер, не обеспечив мне приданого, и Бабушке осталось только уповать на то, что моя красота ослепит какого-нибудь мужчину и он возьмет меня такой, какая я есть.

Мне вовсе не хотелось выходить за кого-то, кто возьмет меня только за мою красоту (если она и вправду у меня была), и поэтому я не шла навстречу стремлениям Бабушки: скрывала волосы под коричневым шарфом, не морочила себе голову, как бы одеться понаряднее, и отказывалась учиться тонким женским трюкам. Мое упрямство принесло плоды — до сих пор никто не признался мне в любви. Сегодня я не стану закутываться в коричневый шарф.

Пшеничные зерна, всю ночь набухавшие в горшке, начали закипать на медленном огне. Бабушка быстро помешала их и подошла ко мне — будить. Когда она наклонилась над постелью, собираясь потыкать меня в плечо, я сомкнула руки на ее затылке, притянула к себе и крепко поцеловала в щеку.

Она улыбнулась.

— Вставай, Кетура, — проворковала она.

— Да, Бабуля. — Я спрыгнула с кровати.

Бабушка подоила корову, а я поставила тесто, хотя еле шевелилась от изнурения. Итак, на завтрак у нас были горячий хлеб и масло к каше, теплое молоко и тушеные сливы.

Покончив с едой, Бабушка протянула руку и погладила меня по голове.

— Кетура, пожалуйста, больше никаких приключений! Девушке твоего возраста не подобает так забываться. Кушай. Давай, возьми еще! Ты голодала три дня, у тебя сейчас должен быть зверский аппетит.

Но я насытилась и положила ложку.

— Бабушка, — спросила я через некоторое время. — Кто повелевает Смертью? Есть ли кто-нибудь более могучий, чем он?

Она посмотрела на меня с недоумением и покачала головой:

— Что за мысли, дитя!

— Скажи, Бабушка! Если мы не станем разговаривать о нем, откуда я узнаю, как его приветствовать, в какой манере обращаться и о чем говорить, когда он придет за мной?

Бабушка некоторое время раздумывала, наверное, вспоминая свою дочь, зятя и собственного мужа.

— Есть кое-что сильнее смерти, — наконец промолвила она. — Жизнь. Ибо жизнь пребудет всегда, и Смерть, с каким бы усердием он ни выполнял свою работу, в итоге склоняется перед жизнью. Когда Смерть пришел за моей дочерью, жизнь дала мне в утешение тебя. Но послушай, дитятко. Люди не любят слышать имя Смерти. В приличной компании о нем не говорят.

— Но ведь он коснулся каждого из нас, Бабушка, — возразила я. — Разве есть кто-нибудь, у кого Смерть не забрал родного человека? Нам следует говорить о нем. Он знаком всем.

— И все же не стоит.

Я поняла, что большего от нее не добьюсь. Но я еще не была готова окончить разговор.

— Бабушка, — робко спросила я, — что такое любовь?

Она вперила в меня взгляд, словно стараясь определить, не зашла ли я слишком далеко в своей дерзости. Однако мой вопрос был искренним, ибо, хотя я и знала, что такое брак и откуда берутся дети, я все-таки до сих пор не понимала, что это за чувство — любовь.

Она сказала:

— Ты разве не любишь детишек, за которыми смотришь, пока их матери в поле?

— Да, но…

— Это все одно и то же, моя дорогая, одно и то же. Вот смотри: есть ребенок, которого кто-то любит, и однажды этот ребенок тоже полюбит кого-то так, что захочет сам родить ребенка. Мы либо растворяем свои души в любви, либо ищем ее.

Она наклонилась поближе. Цвет глаз Бабушки было трудно определить — они выцвели на солнце, но взгляд у нее был живой и проницательный.

— Сейчас я поведаю тебе одну истину, дитя, и, если ты мудра, ты ее запомнишь. Душа тоскует по своей половине так же сильно, как и тело. Печально то, что тело жаднее души. Но ежели ты хочешь счастливо прожить свою жизнь, как я с твоим дедушкой, — смири тело и заключи брак с душой. Ищи любовь, которая заполнит сердце и душу.

Сердце и душу, подумала я. Да, мне нужна именно такая любовь. Значит, надо как можно скорее бежать к Сестрице Лили за амулетом.

— Какая у нас сегодня работа по дому, Бабушка?

— Дитятко, те, кто приходил вчера на поминки, сделали в доме всю работу на целую неделю вперед. Женщины убирали и мыли, Бен Маршалл ухаживал за садом, Портной залатал все, что нужно было залатать, и покрасил сукно. Тобиас вычистил двор, а Гретта с Беатрис начесали и спряли шерсть. Делай, что хочешь, целый день, дитя, только… ни шагу в лес! Я не хочу потерять тебя опять.

Я всей душой хотела бы послушаться ее веления.

* * *

Передо мной стояли две задачи: поговорить с Джоном Темсландом или его отцом и нанести визит Сестрице Лили. Исполнить последнее было легче, зато и устрашало оно больше.

Сестрица Лили жила у дороги на Маршалл, проходящей под зеленой сенью леса. С ней жили семеро ее громадин-сыновей, каждый размером с двух обычных мужчин. Сыновья любили и рабски слушались ее, никто из них не желал оставить мать ради жены. Воздух, когда я вступила в лес, стоял недвижно, однако листья шелестели и, казалось, шевелились, как будто деревья поблизости от дома Сестрицы Лили были более живыми, чем в каких-либо других местах.

Подойдя к дому, я обнаружила дубовую дверь, широченную и высоченную — чтобы сыночки Лили могли пройти не сгибаясь, как это им приходилось делать, входя в другие дома в деревне. Правда, их и приглашали-то не особо часто.

В волнении стоя перед дверью, я увидела двух ее сыновей, выглядывавших из-за сарая, и еще двух, копавшихся в обширном таинственном саду. Ой, не стоило мне сюда приходить! Переговорю-ка я сначала с Джоном. Но в тот момент, когда я повернулась, чтобы уйти, Сестрица Лили открыла дверь.

— Входи, Кетура. — Она сделала полупоклон, не выказывая ни малейшего удивления, как будто ждала меня.

— Вы знаете мое имя? — спросила я. Мы никогда прежде не разговаривали друг с другом.

— Сегодня все говорят о тебе, причем весьма громко. К тому же я наслышана о твоей красоте, — проговорила Лили тихим, журчащим голосом. — Ты вовсе не фей встретила в лесу, Кетура.

Меня обрадовало, что она не верит в эти сказки.

Имя Сестрицы Лили очень ей шло. Она ходила ровно и размеренно — плыла, как осенняя лилия в пруду. Носила многослойную, будто лепестки, одежду, из-за чего никто не