Можешь подавиться им

И валить на фиг!»

Для Охотника Томпсона

Это была невосполнимая утрата.

Охотник Томпсон

Примерял шестиконечную звезду

И заметил,

Какая она большая

По сравнению со звёздами

На погонах генералов-вояк.

«Шериф — это мощный аргумент!

Настоящая цапля»,

Подумал он вслух.

«Если стану шерифом,

Повешу себе звезду

Размером

С мотоциклетное колесо».

Охотник Томпсон –

Уважаемый человек –

Выследил себя случайно.

Перепутал сзади с цаплей,

А это оказался

Охотник Томпсон.

Полиция так и не выяснила,

Кто в кого выстрелил,

Но один из них исчез безвозвратно,

А второй

Охотник Томпсон

Репортирует из загробного мира:

«В аду нет ангелов

Алкоголя и пистолетов.

Если надумаете в гости,

Принесите вооружённого пьяного байкера,

Иначе пожалеете!»

Журнальная запись в шторм (отрывок из поэмы «Три журнала»)

Пусть не последней строчкой в книге моря

Вписан мой корабль,

А горсть земли с далёкой родины моей

Ещё суха,

Всё ж алчность волн,

Себе в помощники заполучив

Слепящие расколы молний

И смелый шум дождя,

Прибрать старается ко дну

Не ржавый якорь, но и цепь его,

И прочие оснасти,

И судно целиком.

И сыплются на этот лист

Не слёзы,

Но капли крови неба.

Ясная ночь

Егор Климчук, хоть и был молод, никогда не робел в бою. Его совсем мальчишечье лицо с розовыми щеками и сросшимися густыми бровями, сложенными домиком, не выдавало характера бойца. Однако, его отец, Владимир Климчук, будучи полковником в отставке, перед своей кончиной успел хорошо натаскать сына, который теперь уверенно держался в разговоре с офицерами, а если ему случалось участвовать в атаке, Егор в числе первых десяти настигал вражеские позиции. Его тело весьма удачно попадало между пулями, а душа стремилась вознести знамя над вражеской высотой. Командиров не покидало ощущение, что за его нешироким плечом неустанно несёт караул отважный ширококрылый ангел, который мастерски отводит каждый удар на считанные миллиметры от его гимнастёрки. Но теперь Егор Климчук впервые оказался в такой ситуации, где над ним не стоял ни один командир. От его решений зависела судьба четырёх человек, и пусть это был не полк, но они шли рядом с ним, и, пока он был жив, ему была поручена их жизнь. С другой стороны, он нёс ответственность не только перед своей совестью и совестью покойного отца, но и перед честью офицера, и перед командованием штаба. Необходимо было что-то предпринять, и утром третьего дня он, наконец, принял решение:

— Пойдём на юго-восток, во Владимир-Волынский, вдоль предполагаемой линии фронта.

Солдаты замялись. Рядовой Давыдов решился озвучить то, что было у всех на уме:

— Ваше благородие, может на восток, к нашим?

— Обсуждать не будем. Оправляемся сейчас же.

Егор Климчук повернулся и направился уверенной походкой по улице. Прапорщик Лупко поторопил солдат:

— Ну, чего стоите, приказа не слышали?

Тишина прифронтового города была неестественной. В воздухе не было запаха пороха, озноб от взрывов не пробирал землю. Хелм был мёртв, его дома, почти нетронутые снарядами, хранили молчание. Их неверные распахнутые настежь двери не ждали уже своих хозяев и готовы были пустить любого. Порывистый ветер поднимал над улицей пыль и срывал с верёвки забытое кем-то бельё. Ящики и мешки с зерном, посудой и прочей утварью, оставленные в спешке кем-то из жителей, были хаотично разбросаны по улице, некоторые были вскрыты и выпотрошены. Стараясь не зацепить всё это, не споткнуться и не нарушить царящее безмолвие, отряд пробирался к юго-восточной окраине Хелма. Но, как не старались солдаты идти тихо, шорканье их шагов отзывалось в переулках эхом, и чёрные глазницы нависавших над улицей стен безотрывным призрачным взглядом провожали отряд из пяти человек, нервно вскидывавших винтовки на каждый шорох.

— Давыдов, не суетись, — прапорщик Лупко, толкнул «зелёного» солдата в плечо, отчего тот чуть не потерял равновесие. — Это эхо озывается, лучше под ноги смотри.

Солдат опустил дрожавшую винтовку.

— Ваше благородие, а вы тоже не помните, что произошло, и куда делись все солдаты?

Никола Лупко тяжело вздохнул:

— Думаю, нас контузило, вот и силимся вспомнить, а не можем. Вот помню, отступали к Хелму, а потом… Вероятнее всего, наши войска отошли дальше на восток. А там — чёрть их знает, прости господи…

— Тсс! — подпоручик Климчук прижался к стене и показал жестом не высовываться. За углом был замечен человек.

Он появился из неоткуда в ста шагах посреди широкой улицы. Разгоняя камнями настырно кружившее над головой вороньё, он шёл неуверенной походкой, одной рукой прижимал к груди ворох бумаг. Он был в форме, но её принадлежность к какой-либо стороне за его спиной определить было невозможно. Отряд Егора Климчука подкрался ближе и наблюдал за ним из-за разбитой телеги. Солдаты взбодрились, их глаза, уставшие от пустоты бесконечных кривых переулков, загорелись боевым настроем. Для самого Егора появление человека в форме было своего рода надеждой. Надеждой на то, что подпоручик, наконец, сможет покинуть этот проклятый город и вернуться на поле боя, туда, где судьба снова позволит ему сразиться с врагом.

— Немец это! Немец! — шептал Лупко. — Форма не наша, а другому откуда здесь взяться?

— Погоди, Никола. Нет такой формы у немцев, — подпоручик накрыл ладонью ствол трёхлинейки, которую прапорщик держал наготове.

В разговор двух офицеров вклинился рядовой Давыдов:

— Ваше благородие, это немецкий почтальон.

Прапорщик Лупко убрал незнакомца с прицела:

— Откуда знаешь?

— Я видел одного такого мёртвого в Горлицах.

— Уверен?

— Так точно, ваше благородие!

— Да тихо ты! — Климчук подозвал ребят ближе и, жестикулируя обеими руками, принялся объяснять план действий. — Возьмём языка живым. Никола, бери Давыдова и обходи по параллельной улице справа. Оставишь Давыдова за углом дома, а сам пройди дальше и попытайся опередить немца. Мы с Радищевым перейдём улицу и подкрадёмся по переулку слева. Радищев останется за углом напротив Давыдова, а мы с тобой, Никола, опередим немца и встретим его дальше по улице. Когда я или прапорщик Лупко, выстрелим, Радищев и Давыдов выскочат за спиной у почтальона. Соловьёв, ты ждёшь здесь, если проскочит и побежит на тебя, сначала стреляй под ноги. Если не остановится, старайся попасть в руку. На поражение не стрелять! Всем всё ясно?

— Так точно.

Никита Соловьёв, как врач, смог бы оказать помощь при ранении солдат или пленного, и подвергать его опасности не было смысла, подпоручик оставил его в тылу за телегой. Отчасти он это сделал ещё и потому, что не простил бы себе смерти не нюхавшего порох мальчишки. Действовать нужно было уверенно, поэтому Егор распределил молодых бойцов за спиной