целом и даже Россию в будущем. Но этот разговор я хочу с вами вести — поверьте мне сначала, а потом всё поймёте сами — как частное лицо. Я на свой риск хочу поставить один психологический эксперимент. Согласны?

Андрей был настолько поражён необычностью сказанного, а также чуть скрытым юмором незнакомца, что почти машинально кивнул головой, хотя напряжение оставалось.

— Ну вот и прекрасно. Но я начну всё-таки с теории, с философии, если угодно, ведь всё серьёзное всегда начинается с теории, не так ли?

И Рудольф опять легко и непринуждённо выпил вина.

— Я раскрою вам один американский секрет, — продолжал он. — Это касается научных исследований… Не правда ли, признайтесь, мой друг, вы не того ожидали, боялись, что из вас будут вытягивать секреты? Но всё получается наоборот… Ну не забавно ли?

И Рудольф опять расхохотался, причём очень здоровым смехом.

— Так вот, эти исследования касались жизни и психологии наций, вопросов, почему одни народы выживают, другие погибают и так далее. И знаете, что мы обнаружили? Что, конечно, есть разные комплексы причин, но главная и решающая причина выживания нации — её любовь к себе, к своей культуре, к своему духу. Если этой любви нет, народ погибает и ассимилируется. Если эта любовь есть, народ обычно выживает, если отсутствуют чересчур катастрофические внешние обстоятельства. Но если эта любовь есть в высшей степени, народ становится великим народом и может играть большую роль в мировой истории. Такой народ, как правило, трудно уничтожить… Эта любовь, как вы знаете, есть у вас, русских. Я бы даже сказал, что любовь русских к России — и это видно из вашей литературы, истории, психологии, прошлой и текущей, — поразительна, уникальна, но и, во-первых, довольно загадочна для нас, западных людей, а во-вторых, конечно, является вашим мощнейшим оружием исторического выживания. Скажу даже более: без этой любви вы бы давно погибли и не было бы ни вашего могучего языка, ни Москвы, ни вас самих…

Андрей вдруг разозлился (оцепенение прошло, и он почувствовал какую-то враждебность).

— Уж не хотите ли вы узнать моё мнение, в чём причина такой любви?

Рудольф даже задрал голову к потолку от хохота.

— Мой друг, если бы вы сами, русские люди, знали бы причины этой любви, эти причины знали бы и мы, ваши враги. А зная причину, легче устранить и следствие. Но дело в том, что, по-видимому, эти причины очень трудно познать, в том числе и носителям этой любви. Она как кирпичик первобытия, как первооснова, и такие вещи часто неуловимы. И всё же мы как истинные западные люди, аналитики и эмпирики, ненавидящие всякую мистику, упорно анализируем вас, просчитываем на компьютерах всю вашу великую литературу, копаемся в вашей истории, религии, психологии, в дневниках великих людей, даже в ваших любовных письмах, и всё это, заметьте, с помощью новейших технологий и психоанализа. Мы отлично знаем все ваши слабости и все ваши плюсы, мы опросили тысячи немцев о вас, и результаты этих опросов хранятся в памяти компьютеров, нам почти всё понятно, кроме одного: вашей любви. Нам неизвестна тайна вашего патриотизма.

Для чего я всё это говорю? Мы знаем факт, но не причину. Если бы знали причины таких явлений — мы бы нашли способ их уничтожить. Мы бы лишили вас вашего самого страшного и необъяснимого оружия. И тогда мы бы взяли вас голыми руками. Без всяких войн. Вы бы и не заметили, как стали нашей колонией — политической, экономической, идеологической, культурной и духовной. А потом мы бы с вами разделались раз и навсегда. Чтобы вас взять, мы бы расставили тысячу ловушек, и во многие из них вы бы наверняка попались. О, вы даже не подозреваете, какие существуют изощрённые методы, — Рудольф сделал безразличный, холодный жест рукой. — Но всё это, увы, работает только тогда, когда нет этой любви или она идёт вниз. Вы плетёте нить, вы действуете, казалось бы, вот-вот… И вдруг одним движением всё это устраняется. Все усилия летят в бездну…

— Зачем вы всё это мне говорите?

— Андрей, мы же договорились об эксперименте? Выслушайте меня спокойно. Конечно, мы попытаемся, так сказать, нащупать путь эмпирически, чтобы нанести удары вашей любви. Чтобы, если не сломить, то хотя бы в чём-то поколебать ваш патриотизм…

— И как же, интересно?

— Ну, знаете, тут много методов, — Рудольф даже добродушно махнул рукой и закурил. — Ну, скажем, на ментальном и эмоциональном плане. С помощью радио, эмигрантских газет и так далее, и так далее. Средства есть разные, о многих вы и не подозреваете. Я не говорю, конечно, о бессмысленной, дикой ругани в адрес вашей истории, культуры, веры и так далее. Это чёрная работа. Но есть и более тонкие методы: скепсис, ирония, скрытая усмешка, сочувствие, игра на полуправде и даже на самой правде (и правда может превращаться в ложь, если умело её использовать). Потом незаметная подмена ценностей, лёгкие, скрытые уколы в адрес великих святынь, исторических, культурных, религиозных, каких угодно. Чтобы расшатать любовь к ним. Чтобы позволить вам втайне смеяться над ними, чтоб вы думали, что это возможно. Или, например, потаённо, используя тяжёлые моменты вашей истории, — с сочувственной улыбкой — попытаться развить в вас нелюбовь к себе, отталкивание от самих себя. Исподтишка развить чувство вины у жертвы, хе-хе. Извратить, перевернуть всё. Противопоставить одних другим. Вводить раскол, раздувать ссоры. Естественные позитивные явления, самокритику например, доводить до абсурда, до негативного состояния. Оторвать интеллигенцию от национальных основ. О, современная скрытая пропаганда — она так удивительна! Не для меня, конечно, — и Рудольф рассмеялся. — Одним словом, внутренне парализовать всё.

И всё-таки все эти фокусы скорее остроумны, чем эффективны, — и Рудольф даже радостно всплеснул руками. — Вопреки мнениям некоторых специалистов по тайной психологической войне. Потому что, опять-таки, всё это может по-настоящему работать, если нет той самой любви, о которой я говорил. В противном случае, если даже противник не понимает, что против него плетут, он инстинктивно сопротивляется скрытому нажиму. И часто это вызывает контрреакцию. К тому же разгадать это не так уж и сложно, было бы желание, и бумеранг, в общем, неизбежен.

Тысячи мыслей и чувств пронеслись в душе Андрея, пока Рудольф Бак говорил. Но на поверхности он решил молчать, во всяком случае, говорить как можно меньше. «Ну вот, теперь сиди тут один на один с Мефистофелем», — заключил он всё-таки про себя. Но просто молчать было неудобно, и он вдруг выговорил:

— Вы ведь, оказывается, знаете моё творчество по Москве. А я сюда приехал не один,