Ой, ору это вслух.

– Успокойтесь, – ободряюще и ласково говорит лысик. – Хорошо, вы недавно очнулись и слегка дезориентированы. Так что пока – никаких уколов. Леночка, – обращается он к юнице, – отбой. Скажите, процедуры Смирновой на сегодня отменяются, – и снова ко мне: – Мы сейчас уйдём, а вы постарайтесь поспать. Хорошо?

Киваю из-за нар.

Он подходит к столику, кладёт на него какой-то зеленоватый кружочек.

– Если не получится заснуть, примите это.

Киваю опять: на всё согласна, только уходите.

Они и правда уходят, задвигают стену. Странные.

Шарюсь по комнате. Белизна такая, пипец аж! Никогда не видела, чтоб так бело. А ещё, рядом с нарами – высокими и мягкими, лежать приятно – цветы. В Залесье их нет, а те что вырастают, хилые и умирают. Эти яркие, пахнут. Мммм…

Чудесно.

Вроде не страшно.

Но сонник тоже – няшка и сопел, а забросил вон куда.

Стоп! Лысик сказал: поспать!

Это вариант. Если задрыхну – вернусь, стопудово. Простите, ангелы, вы, канеш, белые и у вас пахнут цветы, но как-то в Залесье оно привычнее. Да и как там Тотошка без меня! Не могу бросать, приручила ведь.

И баба Кора. И Гиль, огромный, зелёный Гиль. И все. Даже Тодор с кашалотами лучше, чем здесь.

Зато будет что рассказать, представляю, как станут ржать! И будут говорить, что гоню. А я пообижаюсь, но потом поржу с ними.

Хочу домой.

В холщину. На бабыКорины нары.

Беру зелёный кружочек. Глотаю. Лезу назад, ёрзаю, мощусь. Вот так.

– Зеньки закрывай и бай-бай, – шепчу под нос. И внутри становится хорошо. К ним. Только бы скорей…

Цветы пахнут… сладко-сладко… аж голова плывёт…

… и потолок… белый… всё белое…

… прибор воет тоненько, как Тотошка…

… скоро…

…нары подо мной вертятся волчком.

Бывай, Небесная твердь.

А потом серое всё и лечу.

***

Даже больше чем дождаться «Харон», Карпыч мечтает в отпуск. Рвануть в Летнюю губернию, где пляжи с пальмами и бабы сплошь голиком. Он был один раз, знает, что говорит. Кутил там сутки напролёт, до зелёных человечков.

Но отпуск не дают, сволочи.

Сами там, тычет наверх, жируют, по баням да курортам, а ему здесь загибайся, в Зимней.

– Разтудыть их в калину! – беззлобно, впрочем, ворчит он и садится чистить бердандку. – Охота скоро, малец. Надо успеть.

Бить будет звезды.

Говорит, всегда до двух десятков в одну охоту сносит. До земли, правда, хорошо если две-три долетит, но и их не найти.

– Вот был у меня Барбос. Ух, он их таскал. Днями мог. Я палю, он сидит рядом, хвостом бьёт, скулит. Только крикну: ату. И всё, погнал. Только лапы задние поперед передних летят. Так уели его, гады.

Уели – фигурально. Забрали и – к спящим. Ей-ей, он уверен. Когда-то хотел разнести Небесную Твердь и спящих. Добрался бы, уверен. Но теперь поостыл. Гори оно всё … Только вот от спящих все беды этого мира. Но то ли ещё будет, если проснуться…

Поэтому и создали ангелов. Не спящих беречь – нас от них.

Но говорит это Карпыч без уверенности. Потому что ничего нет в этом мире верного. И, может статься, весь он, привычный нам, вещный – лишь сновидение тех, кто почиет в Небесной Тверди.

Но вот только я не хочу, чтобы Карпыч оказался прав.

***

Ну блииин…

Ну почему? Лысик подсунул мне не тот кружочек?

Зараза!

Кароч, я снова на этих нарах, в светлой комнате с приборами. Белых рядом нет, рядом – баба. Снова правильная. Ей за тридцатник, явно, но выглядит как новенький тьёнг.

– Чего надо?

– Невежливо, Мария Юрьевна.

Она качает головой, и золотистые локоны смешно подпрыгивают, как пружинка, пиу-пиу.

Гы.

Но ворчу на неё:

– А потому что достали с Марией! – и зарываюсь в одеяло и поворачиваюсь к ней задницей. Всегда действовало, тут – нет. Она перегинается через нары. Суёт мне под нос отражалку. Отражалка у неё красивая, баба – фифа, как та Леночка, что была с лысиком.

– Посмотрите на себя, это вы?

Луплюсь в отражалку. Зеньки вроде те ж, голубые.

– Ну я. Морда похожа, да. Только патлы. С чего вдруг они такие? – оттягиваю в сторону волосину. – Вот!

– А какие должны быть?

Теперь она уже заинтересована и, походу, ничуть на меня не дуется.

– Вот такие, – тычу в цветок на тумбочке. – Как смешать закат с облако.

– Розовые?

– Розовые – значит, как роза? Но роза ведь – белая-пребелая. И вообще сияет. Не, они как облако с закатом, и точка.

Баба соглашается.

Садится вновь рядом. Достаёт книжку, но листы в ней пустые, одни линейки, и стилос. Странный такой. Она клацает что-то, и у стилоса выстреливает нос. Аж подскакивают от звука. Но она зависает, пырится на меня. Любопытная.

– Хочешь взглянуть? – такая добрая, подмигивает мне.

Но я суплюсь. Нельзя показать, что хочу.

– Больно надо. Это просто стилос.

– Это – ручка, – поправляет она. – Гелевая. Пишет сама. А это – блокнот, – показывает книжечку. – Я задам тебе пару вопросов. Ты ответишь. Я запишу твои ответы: ручкой в блокнот. Хорошо?

Ну вроде не ширяет. Тогда можно и поговорить, вопросы – не страшно. Соглашаюсь.

Она лыбится. Красивая. Похоже, здесь все правильные и много красивых. Потому что лысик – фу, не красавчик совсем.

Она слегка наклоняет голову и спрашивает:

– Как ты думаешь, где мы?

То, что стала говорить мне на «ты», хорошо. У нас никто не выкал, непривычно.

– Думаю, в одной из лабораторий. В Стране Пяти Лепестков. За Сумрачным лесом.

– Хочешь посмотреть всю лабораторию?

– А то! Вы покажите мне, как делают опыты?

– Вроде того, – кивает она и подсовывает мне пантолеты. Няшные. На носу у них будто морда и ушки. Ногу засовываешь туда и проваливается в мех. Замурчательно прям, как в доброе своё время говорит баба Кора. Делаю шаг и сразу понимаю: пойду медленно, чтобы дольше покайфовать. А то ни вдруг заберут потом. Жалко.

Подходим к стене, я понимаю, как надо отодвинуть и подпрыгиваю на месте: хачу-хачу-хачу!

– Давай! – разрешает она. Я отодвигаю и…

Простор. Свет. Люди в белом, все правильные. Озабоченные, кто-то бежит, кто-то медленно передвигает ногами.