Его бледность тоже не осталась незамеченной. В горах Колорадо царствовал февраль, поэтому было холодно, снег не сходил с земли. Несмотря на это, каждый день погода стояла ясная, и если проводить какое-то время на улице, солнце все еще могло коснуться вашей кожи, а мороз окрасить щеки румянцем. И большинство жителей Карнэла проводили на улице какое-то время. Холод и снег не мешали им много работать, как внутри, так и снаружи.

Я предположила, что ему девять, возможно, десять, и решила, что моя догадка хороша. Библиотека Карнэла была единственной в графстве. А значит, сюда приезжали из Гно Бон и Шантелла, даже если это было далеко. Кроме того, школы Карнэла, Гно Бон и Шантелла устраивали экскурсии в мою библиотеку, так что я видела много детей. И, наконец, у моей сестры были дети. А одному из них было почти девять, и ростом он был с этого мальчика, но мой племянник был намного упитаннее.

Мальчик приходил в течение нескольких месяцев, один или два раза в неделю.

И я видела у него синяки. Один раз на челюсти. Один раз на скуле. Один раз вокруг обоих запястий.

Он всегда прокрадывался внутрь, опустив глаза, сгорбившись, в тонком, потрепанном пальто, недостаточно теплом для стоявшей погоды, явно стараясь оставаться незаметным.

И он воровал библиотечные книги. Одну или две каждый раз, когда приходил, столько, сколько мог засунуть в пальто и вынести тайком.

Я не придавала этому большого значения, потому что унесенные книги утром всегда оказывались в ящике для возврата, и, сложив один и один и получив два, я сделала вывод, что он их не воровал, а брал взаймы. Только не обычным способом. И несколько раз я пыталась подойти к нему и объяснить, что все, что ему нужно сделать, это подать заявление на получение читательского билета. Но как только я приближалась, он шарахался от меня, прятался между книжными стеллажами и, в конце концов, убегал.

В первый раз, когда это случилось, я подумала, что он не вернется. Но ошиблась.

Это означало, что ему нравились книги так же, как и мне. И у него явно не имелось средств на их покупку в магазине. Поэтому он доставал их единственным доступным ему способом.

Я не понимала, почему он не заведет читательский билет, но в то же время догадывалась.

С этим мальчиком что-то было не так.

И сегодня это бросалось в глаза сильнее. Потому что, хотя он отвернулся и сразу направился к короткой лестнице, ведущей в отдел художественной литературы, я увидела у него на скуле и вокруг опухшего глаза синяки.

Это заставило меня забыть о Чейзе Китоне.

А также забыть о решении, принятом некоторое время назад, что я позволю мальчику одалживать книги, раз ему они так нужны. Книги он возвращал, мне это ничем не грозило. И они явно давали ему нечто, в чем он нуждался, достаточно, чтобы отважиться украсть их (по сути) и выйти в мир, наполненный людьми, которые чертовски его пугали. Я видела его испуг, потому что была библиотекарем, женщиной, ростом пять футов шесть дюймов и не представляла угрозы, и все же он убегал от меня. Конечно, он воровал мои книги (по сути), но дело было не в этом.

И, увидев этот синяк под глазом, я вспомнила папины слова.

«Неправильный поступок — всегда неправильный, независимо от того, кто его совершает или в отношении кого. Если ты знаешь, что кто-то поступает неправильно, и даже если это не имеет к тебе никакого отношения, сделай все возможное, чтобы исправить это. Если будешь бездействовать, тогда ты не тот человек или, по крайней мере, не тот человек, которого я хотел бы знать».

Папа жил этими словами.

Эта философия означала, что он жил в Карнэле среди всего зла, что продолжалось так долго, превращая его жизнь в сущий ад.

Он подавал официальные жалобы (всего двенадцать) на полицейское управление Карнэла. А услышав, что у других случилась беда, еще и поощрял их делать то же самое, дерзко и намеренно, вплоть до того, что шел к ним домой и проводил беседу (или, если требовалось, несколько). Он также не раз (фактически, пять раз, насколько я знаю) навещал Мика Шонесси, начальника полиции Гно Бон и своего приятеля, интересуясь, как он может лично посодействовать делу. Кроме того, он более чем один раз, как публично, так и в частном порядке, высказывал Арнольду Фуллеру, главарю продажных копов, капитану полиции, который в дальнейшем стал шерифом, а теперь был мертв (буквально), все, что о нем думал.

Помимо всего прочего, несмотря на то, что все были согласны с этим, папа был одним из немногих, кто открыто и широко обсуждал (другими словами, со всеми, кто готов был слушать, включая Мика Шонесси) то, что Тая Уокера экстрадировали, чтобы он предстал перед судом, а затем посадила за преступление, которое, по уверениям папы (и он был прав), Тай не совершал.

И, наконец, моего отца останавливали и выписывали такую кучу штраф, какой не имел ни один другой горожанин, а однажды его арестовали за пьянство и хулиганство, когда он был трезв и вел себя подобающе. И все только из-за того, что он делал все вышеперечисленное.

За каждый штраф, как и за арест, он высказывался громко и яростно, но не всегда успешно.

Но он никогда не сдавался.

И глядя на этого мальчика, я знала, что с ним поступили неправильно. Я также знала, что его опухший глаз говорил мне перестать делать тот минимум, что я делала, позволяя ему воровать книги (по сути), и перейти к более решительным действиям.

Я огляделась кругом, отметила, что у библиотечной стойки не наблюдалось ни одного посетителя, и обогнув ее, прошла в зал. Осторожно и тихо поднялась по ступенькам, потом, как суперсыщик, чувствуя себя более чем по-идиотски, обогнула стеллажи и остановилась. Спрятавшись, высунула в проход только голову, чтобы проверить, там ли мальчик.

Я обнаружила его через три ряда.

Спрятавшись полностью, я прижалась спиной к стеллажу и глубоко вздохнула.

Затем снова выглянула в проход и тихо позвала:

— Пожалуйста, не убегай. У тебя не будет проблем.

Он сидел на корточках у нижней полки, с книгой в руке, и при звуках моего голоса, его голова резко взметнулась вверх.

Именно тогда я увидела всю степень повреждения его лица.

Не только опухоль с синяком под глазом и разбитую скулу, но и распухший нос