— Может, это? — Пользуясь случаем, Кестрель встала с дивана, подошла к шкафу и вытащила оттуда бледно-сиреневое платье, край которого заметила еще издалека. Кестрель приподняла рукав и отпустила, любуясь блеском струящейся ткани, отливающей серебром. — Очень красивое.

— Кестрель, ты с ума сошла? — Джесс в недоумении уставилась на подругу.

Ронан рассмеялся, и Кестрель поняла, что он воспринял ее слова как шутку.

— Не знаю, откуда у меня вообще это платье, — продолжила Джесс. — Такие цвета сейчас никто не носит. Посмотри, оно почти серое!

Кестрель повернулась к подруге с испуганным лицом: перед ее мысленным взором стояли глаза раба, злые и прекрасные.

Раб достал из огня брусок раскаленного докрасна металла и положил на наковальню. Не разжимая клещи, он взялся за молот, расплющивая и выравнивая заготовку. Потом, пока металл не остыл, кузнец пристроил деталь на рог наковальни и принялся гнуть подкову. Вот и сам он должен стать таким же податливым, как кусок железа. Быть готовым принять любую форму, какую потребуют новые господа, лишь тогда удастся достигнуть цели.

Закончив работу, раб ссыпал подковы в деревянный ящик. Взяв одну в руки, Коваль провел пальцем по отверстиям под гвозди. В каком-то смысле подкова — совершенное приспособление. Надежное и почти незаметное на лошадином копыте.

Раб отнес подковы на конюшню. Молодая госпожа была там и возилась с одним из боевых жеребцов. Хотя девушка вернулась домой в карете, она, похоже, собиралась еще прокатиться верхом по поместью: на ней были сапоги. Раб держался в стороне, укладывая подковы на полку рядом с другим снаряжением. Госпожа сама подошла к нему, ведя коня в поводу. Несколько секунд она стояла в нерешительности, хотя никаких видимых причин для этого не было.

— Похоже, Ланс потерял подкову, — произнесла она наконец по-гэррански. — Посмотри, пожалуйста.

Госпожа говорила вежливо, но «пожалуйста» прозвучало фальшиво. Это была ложь, приказ, замаскированный под просьбу. Точно ровный слой яркой краски на стенах темницы.

Кроме того, девушка слишком хорошо говорила по-гэррански, будто на родном языке. Это и сбивало с толку. Раб сосредоточился на единственном валорианском слове.

— Ланс, — повторил он, словно пробуя имя на вкус.

— Это такое оружие, — объяснила госпожа. — Вроде копья.

— Я знаю, — ответил раб и тут же об этом пожалел: здешние обитатели, тем более генерал и его дочь, не должны знать, что он прекрасно понимает по-валориански.

Но госпожа, сосредоточенно поглаживая лошадиную гриву, не обратила внимания. В конце концов, какое ей дело до того, что говорит раб? Конь прижался к девушке, как огромный котенок, просящий ласки.

— Когда я придумывала коню имя, то была совсем маленькой девочкой, — пробормотала она.

Раб посмотрел на госпожу.

— Вы и сейчас молоды.

— Тогда я была настолько наивна, что мечтала об отцовском одобрении, — ответила она с затаенной грустью.

Раб пожал плечами. Он понял, что девушка поделилась секретом, но решил этого не показывать.

— Имя ему подходит, — сказал он, хотя конь едва ли напоминал копье, когда так ластился к хозяйке.

Госпожа перевела взгляд с лошади на раба.

— А Коваль тебе не подходит.

Наверное, эти слова застали его врасплох. Или, может, безупречное произношение девушки лишило его бдительности. Уже потом он решил для себя, что просто-напросто испугался: как часто бывало с рабами, ему вновь могли дать новое имя. В таком случае он бы непременно сделал или сказал какую-нибудь глупость, разрушив все планы.

Но на самом деле раб не знал, почему следующие слова слетели у него с губ:

— Ковалем меня назвал мой первый господин. Это не настоящее имя. Меня зовут Арин.

Хотя генерал был человеком занятым, не заметить, если дочь решит проигнорировать его приказ, он не мог. После аукциона Кестрель чувствовала, что за ней все время следят, поэтому не оставалось ничего, кроме как исправно ходить на тренировки к Раксу, капитану личной стражи отца.

Сам Ракс, пожалуй, не расстроился бы, если бы Кестрель не явилась на очередное занятие в тренировочный зал при казарме. Когда она была совсем маленькой и отчаянно пыталась заслужить похвалу, Ракс был к ней добрее. Да, он сразу сказал, что Кестрель прирожденным бойцом не назвать. Но ее рвение вызывало у капитана стражи улыбку, и он следил за тем, чтобы девочка по мере сил осваивала необходимые для воина навыки.

Однако шли годы, и со временем терпение Ракса иссякло. Кестрель стала невнимательной. На уроках фехтования она все чаще пропускала удары. В глазах девушки появилось мечтательное выражение, и даже суровые окрики не действовали на нее. Стрелы летели мимо мишени, а Кестрель стояла, наклонив голову набок, будто прислушиваясь к звукам, которые улавливала только она.

Ракс заподозрил неладное. Кестрель помнила, как это началось. Он стал делать замечания, требуя, чтобы она не прятала руки. Кестрель слишком осторожно держала меч, уклоняясь от ударов, которые угрожали ее пальцам, и подставляясь под те, которые могли оказаться смертельными, будь оружие настоящим.

Однажды, когда Кестрель было пятнадцать, Ракс выбил у нее щит и ударил по пальцам плоской стороной меча. Кестрель упала на колени, побледнев от боли и страха. Она знала, что этого делать нельзя, но все равно заплакала, прижимая руки к груди. Опасения Ракса подтвердились. Он пошел к генералу и сказал, что если тому нужен музыкант, то лучше купить раба на рынке.

Кестрель запретили играть. Но кое в чем она преуспела: она умела обходиться почти без сна лучше любого воина, не уступая даже самому генералу. Поэтому, когда рука зажила и Энай сняла жесткую повязку, Кестрель начала играть по ночам. И попалась.

Она живо помнила, как бежала за отцом в темноте, хватая его за рукава и пытаясь удержать за локоть. Генерал шел в казармы за боевым молотом. Никакие уговоры на него не действовали. Кестрель не могла помешать ему сломать фортепиано. Она была слишком мала, чтобы закрыть инструмент своим телом. Можно было вцепиться в крышку, под которой прятались клавиши, но тогда отец разбил бы весь корпус, раскрошил молоточки и оборвал струны.

— Ненавижу! — кричала Кестрель. — Мама бы тебя не простила!

Ни жалобный голос, ни слезы не тронули бы ее отца. Генерал много раз, не дрогнув, смотрел, как плачут и взрослые люди. Нет, не поэтому он отбросил молот в ту ночь. Кестрель до сих пор не знала, остановился отец из любви к ней или в память об умершей жене.

— Ну, что на этот раз? — лениво произнес Ракс, который ждал Кестрель, сидя на скамье в дальнем конце тренировочного зала. Капитан провел рукой по волосам, тронутым сединой, потом по лбу, будто пытаясь стереть с лица нестерпимую скуку.