Новое содержание требовало более гибких и емких форм. Молодое вино налили в старые мехи, но традиционные формы канцоны, сонета и баллаты под пером флорентийцев заискрились юной свежестью, обнаружив неожиданное богатство ритмических и мелодических узоров. Данте, Чино да Пистойя и Гвидо Кавальканти не только сравнялись в мастерстве со своими провансальскими и сицилийскими учителями, но значительно превзошли их.

Новое направление в итальянской литературе было связано со своими предшественниками не только преемственностью поэтической техники, оно унаследовало от сицилийцев философскую проблематику, и в первую очередь споры о природе бога Любви. С античных греко-римских времен Амор вырос и повзрослел; он уже не крылатый коварный мальчик, а великолепный сеньор, напоминающий античного Купидона лишь жестокой привычкой поражать поэта золотою стрелой прямо в сердце. Является ли Амор субстанцией, аллегорией или только условным образом? Возможно ли допустить реальное существование языческого бога, пусть облаченного в одежды христианского государя, рядом с единым божеством? Аббат из Тиволи в сонете, обращенном к Джакомо да Лентини, взывал к Амору: «О бог Любви, к тебе я обращаюсь с мольбой! Да буду я услышан, ибо требую лишь справедливости; я сотворен по твоему подобию и даже подстригаю волосы и бороду на твой манер».

Поэтический диспут сицилийской школы продолжил Данте в «Новой Жизни». В воображении Данте Амор предстает как бы сверстником его и Гвидо. Он появляется в различных обличьях: то с черной шляпой на голове и в бархатных одеждах, облаченный в блестящие доспехи, то одетый в грубую тунику, как странник, идущий на богомолье, — только вдруг за плечами пилигрима вспыхивают огненные крылья. Для флорентийских поэтов владыка Амор был и психологической реальностью, и пагубным наваждением, и аллегорией, заключающей в себе глубочайшие смыслы, которые каждый толковал по-своему.

Единодушные во всем, что касалось поэзии, ее задач, средств поэтического выражения, языка и стиля, поэты сладостного стиля, оставаясь в рамках одного литературного направления, часто значительно расходились в философских взглядах. Это относится в первую очередь к Данте и к тому, кого он называл «первым своим другом», — Гвидо Кавальканти. Их сложные, сопровождавшиеся размолвками отношения мало походили на спокойную и прочную дружбу с Чино да Пистойя, устоявшую под натиском времени…

…Данте приносил все свои новые стихи на суд старшему годами и более искушенному в поэтических опытах Гвидо. Кавальканти хвалил их или порицал с видом метра и со своей обычной, даже в беседах с друзьями, несколько презрительной манерой. В отличие от Данте Кавальканти был склонен рассматривать любовь как болезнь и наваждение. Подобных же взглядов придерживался один из близких его приятелей, талантливый врач Якопо да Пистойя, посвятивший Гвидо одно из своих сочинений. Вслед за таджиком Авиценной и арабом Аверроэсом Якопо пытался психические явления объяснять физиологическими изменениями организма. Как и Гвидо, он писал о разрушительном воздействии на человека чрезмерной любовной страсти. В стихах Кавальканти, отразивших философские увлечения поэта, любовь предстает как страшная сила, чья природа иррациональна, а истоки темны. В наиболее сильных и оригинальных своих стихах, в которых полным голосом говорит его индивидуальность, Гвидо преодолевает, в сущности, чуждое ему влияние Гвиницелли. В них воспевается слепая страсть и бессилие добродетели. Образ Амора в поэзии Кавальканти — иной, чем в юношеских произведениях Данте. Это безжалостный сирийский лучник, поразивший сердце поэта двумя стрелами. Третья стрела была бы спасением для его души, полумертвой от первых двух ран, но Амор держит натянутым лук, не спуская ее с тетивы. Эта третья стрела, очевидно, возвышенная, просветленная любовь, которой поэт так и не познал.

Некоторые юношеские стихи Данте ближе к легким и певучим сонетам и баллатам беззаботного флорентийского нотариуса Лапо Джанни, чем к трагическим и глубоко пессимистическим созданиям его первого друга. Излюбленной формой Лапо был плэзэр — стихи о том, чего человек желает. Впечатления реальной жизни, преображенные фантазией поэта, становились сладостной мечтой, недосягаемой и убедительной. Воды Арно обретали целебные свойства, отливали серебром зубцы городских стен, грязные улицы средневековой Флоренции покрыли плиты из хрусталя. Наступил всеобщий мир, спокойны и безопасны для путников стали дороги, и соседи перестали враждовать. Вокруг города зазеленели сады и прозрачной влагой наполнились водоемы. Счастливые и нарядные девушки и юноши, пылающие взаимной любовью, огласили город звуками веселых песен, виол и гитар. Люди почувствовали себя молодыми, полными здоровья и радости, ибо повсюду воцарился мир. В этой идиллической картинке несомненно одно — искренняя любовь поэта-горожанина к родной Флоренции. Такие плэзэр на провансальский лад, своеобразные маленькие утопии, писал и Данте, но в его стихах нет того легкомысленного ликования, которым дышит каждая строка Лапо Джанни.