Их огромная квартира на Надеждинской улице пребывала в запустении. Все в ней оставалось так же, как и в тот злополучный день, когда Софья Леопольдовна получила известие о гибели мужа. Прошлое опять догоняло графиню, но теперь она не поддалась слабости и, переехав на время к родственникам, приказала полностью отремонтировать квартиру, заменив в ней всю мебель, а сама головой окунулась в водоворот столичной жизни.

Когда в квартире закончился ремонт, то старые и новые знакомые, давние подруги и свежеиспеченные поклонники стали частыми и желанными гостями. По вечерам Софья Леопольдовна устраивала то чтение стихов и рассказов, когда к ней приходили Бунин и Блок, то вечера музыки, когда появлялись Шаляпин или Рахманинов. Время от времени у Краснопольских появлялись и Станиславский с Неждановой, и Мейерхольд со Скрябиным, и многие давние знакомые стали заново узнавать гостеприимную хозяйку салона, которая теперь, после семи лет затворничества словно пыталась наверстать упущенное время.

Весной 1914 года графиня Краснопольская, решив, что пора показать дочерям мир, отбыла в Европу и, поочередно посетив Испанию, Францию и Германию, начало войны встретила в Берлине.

Когда в квартире появилась Варвара, Софья Леопольдовна представила гостям ее, любезно предложив Нелюбовой кресло рядом с собой, а затем, продолжила рассказ о своих последних днях, которые она провела в немецкой столице.

– Я уже не знаю! Мне все говорили, но я не верила. Может, мир сошел с ума?! – словно в продолжение начатого, сказала графиня. – Я, право, никогда не думала, что добродушные и внимательные немецкие господа способны на такое! Едва узнав, что человек француз или русский, они превращались в животных. Окна нашей гостиницы выходили на Кирхенштрассе, и однажды вечером, когда девочки уже спали, я услышала душераздирающие крики на улице и подошла к окну. Целая толпа разъяренных и, наверное, пьяных бюргеров гналась за молодой парой, которые кричали то по-немецки, то по-русски, умоляя пощадить их. Я тут же выбежала в фойе и потребовала помочь несчастным, но коридорный – вот хам и скотина! – Софья Леопольдовна сердито передернула плечами. – Сказал, чтобы я шла к себе в номер и не мешала полиции ловить русских шпионов… Каково, господа!? – Графиня Краснопольская обвела присутствующих негодующим взглядом, и всем вдруг стало так же неприятно и обидно, как и хозяйке. А графиня, заново переживая эти минуты, достала носовой платок и хотела вытереть набежавшую слезу, но затем, сжав его в своей маленькой изящной ручке, возмущенно продолжила:

– Я утром пошла к управляющему и потребовала выгнать коридорного. Сказала, что в противном случае ноги моей больше не будет в этой гостинице! А он так нагло на меня посмотрел и с мерзкой улыбкой говорит, что лучше мне уехать, а то скоро и мной, и особенно моими девочками может заняться полиция, раз мы сочувствуем врагам германской нации.

Софья Леопольдовна удрученно замолчала, а Варе вдруг стало по-настоящему страшно. Война, такая далекая и неумолимая, подступала все ближе и ближе. Тревога за мужа с новой силой овладела чувствами молодой женщины, и эта тревога, наравне с ее беспомощностью и невозможностью изменить происходящее, заставили Варю при первой же возможности покинуть гостеприимную хозяйку и отправиться домой.

«Как теперь можно развлекаться, когда идет такая страшная война?», – думала она всю дорогу, неприязненно поглядывая на встречные экипажи, в которых хохотали, выглядывая наружу, хорошенькие барышни в сопровождении таких же веселых и довольных жизнью кавалеров.

Генерал Самсонов, выполняя приказ командующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского, продолжал гнать свои войска вперед, ничего не зная ни о противнике, ни о своих фланговых соединениях. Два центральных корпуса его армии, XIII и XV, выполняя директиву командующего, продолжали наступать в направлении Мюлена и Хохенштейна. В то время как I армейский корпус, наступавший на левом фланге в направлении Сольдау, и VI армейский корпус, наступавший правее центральных корпусов, без согласования со штабом армии, теснимые германскими войсками, начали отход. Что поставило фланги и тылы центральных корпусов под удар.

* * *

Наступившее утро застало отряд поручика Нелюбова в густой чаще леса. Еда и боеприпасы были на исходе. Казаки, посланные в разведку, докладывали, что по всем дорогам движутся колоны немецких войск. Небольшая станция, находящаяся западнее того места, где сотня расположилась на ночлег, была забита войсками, на которой, на выводной стрелке под парами стоял бронепоезд.

Борис скрупулезно наносил на карту данные разведки, в полной мере понимая, что ценность этих сведений уже завтра потеряет свою злободневность. Поэтому, не колеблясь, принял решение немедленно переправить их в штаб дивизии.

Добровольцем отвести пакет вызвался казак со странной фамилией Глыба, что никак не вязалось с его маленьким ростом и щуплым телосложением.

Нелюбов, сделав себе копию карты, вручил оригинал Глыбе, посоветовав спрятать понадежней.

– Вы должны понимать, что ни при каких условиях не должны попасть в плен! А если это все-таки случится, донесение необходимо уничтожить раньше, чем вас схватят.

– Ваше благородие! Да я ж бачив, что немец со мной сробит! – улыбнулся рядовой Глыба. – У мене дома жинка, да трое деток малых! Ужом проползу, но доставлю депешу!

Отправив посыльного, поручик дал команду к маршу и, избегая дорог и населенных пунктов, повел сотню в направлении Ортельсбурга, где рассчитывал соединиться с основными частями 2-й армии.

Целый день, соблюдая предельную осторожность, пробирался отряд на юго-восток, в направлении ни на минуту не смолкающей артиллерийской канонады.

Ближе к вечеру, когда посланная вперед разведка доложила, что прямо перед ними находится набольшая немецкая деревушка, Борис объявил привал, понимая, что люди валятся с ног от усталости, а лошади не кормлены вторые сутки, и сам отправился на рекогносцировку.

Деревня действительно была очень маленькой – не больше пятнадцати домов. В центре, около самой большой избы, стояло несколько фургонов, загруженных то ли фуражом, то ли продуктами, а несколько десятков немецких солдат, сложив винтовки шалашиком, отдыхали около костра.

Обозники, решил Борис и, пристально разглядывая в бинокль дома деревушки, пытался определить, какие из них заняты солдатами и какова все-таки реальная численность этого гарнизона.

Дорога, ведущая в деревню, была пустынна. Немецкие солдаты, чувствуя себя в полной безопасности, не потрудились даже выставить часовых.

Возвращаясь обратно, Нелюбов принял решение, – на измученных, голодных лошадях далеко не уйдешь, да и надоело прятаться, как волки, по лесам, не мешает немного размяться, а заодно и пополнить запасы продовольствия.

Разделив сотню на два отряда, – хорунжий с десятком казачков отсекали дорогу из деревни, – Борис с основной группой начал сосредоточение на опушке леса.

Выждав условленное время, отведенное Усову для занятия исходной позиции, Нелюбов, привычно сжав револьвер в левой руке, обнажил шашку: