– Кончай привал! По коням!

Подойдя к Нелюбову, не глядя, как выполняется его команда, Усов доложил: – Тут рядом, саженей пятьдесят книзу мои казаки брод пошукали, через него и перейдем эту запруду.

Борис удовлетворенно кивнул в ответ:

– Готовьтесь к переправе… – И, взяв повод своего коня, ласково потрепал гриву. – Не подвел четвероногий! – Во время скоротечной схватки с уланами Нелюбову некогда было оценивать достоинства боевого товарища, но сейчас, вспоминая, как Сашка, полностью доверяя своему новому хозяину, безрассудно бросался в гущу ожесточенной рубки, испытал чувство, похожее на нежность, в который раз убедившись, что лошадь – самое близкое человеку существо.

Форсировав речушку, сотня перешла на рысь. Мрачный поручик изредка поглядывал на такие же, как и у него, хмурые и напряженные лица остальных казаков его сотни. Беспокойство, которое он ощутил с того самого момента, когда услышал гул канонады, с каждой минутой увеличивалось. Разум и интуиция подсказывали поручику, что ситуация изменилась. Та неизвестность, которой томилось этой ночью корпусное, да и армейское начальство закончилось; что корпуса и дивизии 2-й армии генерала Самсонова наконец-то вошли в соприкосновение с главными силами 8-й германской армии, и то, для чего послали Нелюбова, стало уже ненужным и бессмысленным. Но верный воинскому долгу, поручик строго придерживался предписанного приказом маршрута, из условленных точек посылая донесения в штаб дивизии, в которых непременно указывал на отсутствие на своем маршруте крупных немецких соединений.

Ни поручик Нелюбов, ни казаки его отряда не знали, что только случайно их путь лег между двух основных ударных корпусов Гинденбурга. Что сотня, двигаясь вперед, чудом избегала столкновения с немецкими разъездами, а все донесения, посылаемые Нелюбовым в штаб дивизии, перехватывались германскими дозорами.

Дорога, которая представляла собой две едва заметные параллельные примятые полоски, поворачивала вправо, скрываясь за опушкой леса, и Нелюбов, решив не испытывать судьбу, тут же остановил сотню и выслал вперед разъезд.

Стояла середина августа, и деревья, отливая багряно-желтым цветом, начинали готовиться к зиме. До 1907 года август и сентябрь были любимым временем года Бориса. В далеком детстве он каждую осень собирал опавшие листья и, тщательно разглаживая, бережно раскладывал их между страниц книг отцовской библиотеки. А студеной, морозной зимой, открывая заветную книгу, маленький Борис долго любовался застывшей осенью, вдыхая едва уловимый запах любимой поры.

Но семь лет назад в конце августа умер отец, и с тех пор багряная пора навсегда отделила невидимой полосой детство и зрелость, вызывая в душе только боль потери родного человека да острые, как иголки от пожелтевшей хвои, воспоминания.

Отец Бориса, Петр Борисович Нелюбов, в молодости учился в Петербургском университете на философском факультете и считал себя человеком прогрессивных взглядов. Женившись на очень богатой и единственной наследнице рязанского помещика и получив в приданое триста тысяч рублей да четыре тысячи десятин, он решил на время оставить Петербург и вместе с женой переехал в ее имение, которое находилось в двух сотнях верст от Москвы и где ровно через год в молодой семье родился мальчик, которого в честь деда назвали Борисом. Еще через год супруга скончалась, и Нелюбов-старший, оставив мысли о возвращении в столицу, полностью посвятил себя воспитанию единственного сына.

Будучи главой губернского дворянства, и нашедший себя в сельском хозяйстве, где он не без успеха применял новаторские идеи и новомодные европейские изобретения и постоянно «воевал» с арендаторами, которые не желали вовремя платить за землю, Петр Борисович совершенно не одобрял желания сына сделать военную карьеру, традиционно отдавая предпочтение службе государственной. Но Борис с детства мечтал о службе в гвардии, особенно мальчику нравились рассказы о подвигах гусар. В десять лет прочтя «Историю Отечественной войны 1812 года», Борис буквально влюбился в этих лихих вояк, и даже отец впоследствии не смог изменить мнение Бориса, говоря, что гусары на Руси хоть и славились в дни войны своей отвагой, в мирное время пользовались дурной репутацией. И что вообще слово «гусар» не русского происхождения – так называли в XV веке конных воинов дворянского венгерского ополчения, которые делились на роты по двадцать человек в каждой.

Но Борис был непреклонен и, когда настало время делать выбор, остановил его на Николаевском кавалерийском училище.

В начале XX века Николаевское кавалерийское училище размещалось в трехэтажном особняке на углу Ново-Петергофского проспекта и улицы 12-й Роты и пользовалось заслуженной репутацией одного из лучших военных учебных заведений России. Борис не оправдал тайной надежды отца и с честью выдержал вступительные экзамены, набрав на один бал больше, чем того требовалось, и вскоре начались суровые учебные будни.

Дни полетели как мгновения, классные занятия после часового перерыва сменяли строевые учения, затем курс одиночного бойца, потом бальные танцы, на которые приглашали девушек из соседних с училищем гимназий – весь день был расписан буквально по минутам. Через два месяца после начала занятий юнкера приступили к обучению верховой езде, которая в училище считалась одной из основных дисциплин. Перед началом офицеры-наставники настойчиво выспрашивали, кто умеет ездить верхом, и, получив от юнкера утвердительный ответ, тут же переводили «знатока» в конец строя. Дело в том, что Николаевское училище славилось своими особенными методиками подготовки в верховой езде, и тех юнкеров, которые до этого умели обращаться с лошадью, все равно приходилось переучивать.

Обучение начиналось со строевой рыси без стремян; чтобы придать гибкость своему корпусу, юнкера учились держать лошадь одними коленями, не отделяясь от седла. На освоение этого упражнения отводилось довольно много времени, и постепенно Борис понял, что надо просто уловить темп движения лошади, и так привык ездить без стремян, что даже «на рысях» стал позволять себе задумываться и отвлекаться, механически выполняя команды офицеров. Но в училище были опытные наставники. Заметив, что многие юнкера освоились и поймали темп, учителя тут же меняли тактику: «прибавить рысь», «в колону по три», «в колону по четыре» – следовали команды одна за другой, и горе-наездники, сшибая товарищей и ломая строй, вновь обливались потом, поминая добрым словом свое беззаботное отрочество.

Освоив рысь, перешли на галоп, затем вольтижировка и прыжки через барьер, которые поначалу, особенно без стремян, были попросту опасны для жизни и здоровья. Через некоторое время Борис так увлекся верховой ездой и стрельбой из револьвера и винтовки, что с огромным удовольствием проводил на манеже и в тире почти все свободное время. От пожилого унтер-офицера Нелюбов узнал, что лошадь имеет очень нежную натуру и по уму во многом превосходит даже собаку, а резкое слово от всадника не связывает с ним, с обидой воспринимая лишь наказание от стоящего на земле.

Результаты такого увлечения не преминули отразится на оценках, и к началу второго года юнкер Нелюбов стал первым на курсе.

За месяц до выпускных экзаменов Петр Борисович Нелюбов скоропостижно скончался от удара, и Борис, получив двухнедельный отпуск на устройство семейных дел, посвятил время, которые его товарищи потратили на подготовку к экзаменам, похоронам отца и изучению состояния движимого и недвижимого имущества, доставшегося ему в наследство.