Ей с большим раздраженьем сказал облаков собиратель:

«Дело плохое! Меня принуждаешь ты ссору затеять

С Герою. Станет она раздражать меня бранною речью.

Вечно она средь богов уж и так на меня нападает

И говорит, что в боях помогать я стараюсь троянцам.

Но удалися теперь, чтоб тебя не заметила Гера.

Сам ко всему приложу я заботу, пока не исполню.

Вот, головой я кивну, чтоб была ты уверена твердо.

Это — крепчайший залог меж богов нерушимости слова,

Данного мной: невозвратно то слово, вовек непреложно

И не свершиться не может, когда головою кивну я».

Молвил Кронион и иссиня-черными двинул бровями;

Волны нетленных волос с головы Громовержца бессмертной

На плечи пали его. И Олимп всколебался великий.

Так порешив, они оба друг с другом расстались. Фетида

Ринулась в бездну морскую с блестящих вершин олимпийских,

Зевс же направился в дом свой. Все боги немедля с седалищ

Встали навстречу отцу; не посмел ни один из бессмертных

Сидя входящего встретить, но на ноги все поднялися.

Там он в кресло уселся свое. Белорукая Гера

Все поняла, увидавши, как он совещался о чем-то

С дочерью старца морского, серебряноногой Фетидой.

Тотчас с язвительной речью она обратилася к Зевсу:

«Кто там опять из богов совещался с тобою, коварный?

Очень ты любишь один, избегая общенья со мною,

Тайно решенья свои принимать. Никогда не посмел ты

Прямо, от сердца, хоть слово сказать мне о том, что задумал».

Гере на это ответил отец и бессмертных и смертных:

«Гера! Решенья мои не всегда ты надейся услышать.

Тяжки, поверь мне, они тебе будут, хоть ты и жена мне.

То, что услышать возможно, никто никогда не узнает

Раньше тебя — ни из вечных богов, ни из смертнорожденных.

Те же решенья, что я без богов пожелаю обдумать,

Не добивайся разведать и ты, и расспросов не делай».

После того отвечала ему волоокая Гера:

«Что за слова, жесточайший Кронид, ты ко мне обращаешь?

Разве тебе я расспросами так уж когда докучаю?

Можешь себе преспокойно решать, что только захочешь.

Нынче ж я страшно боюсь, что окажешься ты проведенным

Дочерью старца морского, серебряноногой Фетидой.

Утром сидела с тобою она, обнимала колени;

Ей ты, наверно, кивком подтвердил, что почтишь Ахиллеса,

И обещался немало мужей погубить пред судами».

Гере на это ответил Зевес, собирающий тучи:

«Гера, дивлюсь я тебе! Все заметишь ты, все ты узнаешь!

Этим, однако, достичь ничего ты не сможешь, а только

Больше меня оттолкнешь. И хуже придется тебе же.

Если я так поступаю, то, значит, мне это угодно!

Лучше сиди и молчи, и тому, что скажу, повинуйся.

Все божества, сколько есть на Олимпе, тебе не помогут,

Если я, встав, наложу на тебя необорные руки».

Молвил. И страх овладел волоокой владычицей Герой.

Молча сидела она, смирив свое милое сердце.

В негодованьи молчали другие небесные боги.

Славный же мастер Гефест с такой обратился к ним речью.

Мать успокоить хотелось ему, белорукую Геру:

«Горестны будут такие дела и совсем нетерпимы,

Если вы оба начнете вражду меж собой из-за смертных,

Шумную ссору подняв пред богами! Какая же будет

Радость от светлого пира, когда торжествует худое!

Мать, я тебя убеждаю, хоть ты и сама понимаешь, —

Сделай приятное Зевсу родителю, чтобы опять он

Не раздражился и нам не смутил бы прекрасного пира.

Стоит ему захотеть, — и мгновенно Кронид молневержец

Выбьет всех из седалищ: намного ведь нас он сильнее.

Мягкими, мать, постарайся его успокоить словами.

Милостив станет тотчас после этого к нам Олимпиец».

Так он сказал и, поднявшись с сидения, кубок двуручный

Подал матери милой и вновь обратился к ней с речью:

«Мать моя, духом сдержись и терпи, как бы ни было горько,

Чтобы тебя, дорогую мою, под ударами Зевса

Я не увидел. Тогда не смогу я, хотя б и крушился,

Помощь тебе оказать: Олимпийцу противиться трудно!

Он уж однажды меня, когда я вмешаться пытался,

За ногу крепко схватил и с небесного бросил порога.

Несся стремглав я весь день и тогда лишь, когда заходило

Солнце, на Лемнос упал; чуть-чуть только духу осталось.

Там уж меня подобрали немедля синтийские мужи».

Так сказал. Улыбнулась в ответ белорукая Гера

И приняла, улыбнувшись, наполненный кубок от сына.

Начал потом наполнять он и чаши у прочих бессмертных,

Справа подряд, из кратера им сладостный черпая нектар.

Неумолкающий подняли смех блаженные боги,[9]

Глядя, как по дому с кубком Гефест, задыхаясь, метался.

Так целый день напролет до зашествия солнца в весельи

Все пировали, и не было в равном пиру обделенных.

Дух услаждали они несравненной формингою[10]Феба,

Пением Муз, голосами прекрасными певших посменно.

После того же, как солнца сияющий свет закатился,

Спать бессмертные боги отправились, — в дом к себе каждый,

В те места, где Гефест, знаменитый хромец обеногий,

Им построил дома с великим умом и искусством.

А молневержец Зевес к постели пошел, на которой

Спал обычно, когда к нему сладостный сон ниспускался.

Там он, взошедши, почил, и при нем златотронная Гера.

Прочие боги Олимпа и коннодоспешные мужи

Спали всю ночь; не владел лишь Кронионом сон благодатный.

Думал все время он в сердце о том, как ему Ахиллесу

Почесть воздать и побольше ахейцев сгубить пред судами.

Вот наилучшим какое ему показалось решенье:

Сон Обманный послать Агамемнону, сыну Атрея.

Кликнул Кронион его и слова окрыленные молвил:

«Сон Обманный! Отправься к судам быстролетным ахейцев,