при них всегда прикидывался котом. Большущим таким, полосатым. Усядется где-нибудь в уголке, жмурится и мурлычет: правильно, мол, делаешь, правильно… А вот если вдруг развернулся и пошёл из дому вон, значит, мне с хворью не справиться, нечего и браться.

Когда Ист забирал меня из Кривражек, хранитель Дол взял с него обещание, что он не станет держать меня взаперти, будет пускать к молодёжи на вечёрки. Ну что ж, я-то ходила. Только примерно в ту же пору стала замечать, как мой Ист хорош собой. Хуторские парни все были шумные, грубые, от них вечно разило потом и чесноком. Все они жевали вонючую тютюн-траву, пили дрянную самобульку, ругались нехорошими словами, и думали, что от того сильно похожи на взрослых. А то ещё ходили к воротам драться с приоградскими, и потом гордо показывали девкам синяки. Дурачьё! Хвастались, кто может голой рукой подкову разогнуть. Велика важность, это и я тогда могла. Но когда сказала им — начали смеяться. А чего смешного? Я взяла и разогнула. А парни принялись за это ругать меня ведьмой и ракшаской. Наверное, даже поколотили бы, только Бран не позволил. Это мой названый братец, сын тётки Милорады. Вот он был славный парень, добрый, и вовсе не дурак. Но из себя такой же, как все: руки заскорузлые и плечи уже присогнуло тяжёлой работой.

Разве можно было эдаких-то равнять с моим Истом? Когда он идёт через лес, лёгкий и стройный, широкий в плечах и узкий в поясе, всё живое льнёт к нему, а ветер гладит его чёрные кудри. Всякий раз, когда Ист забирал меня с вечёрки домой, как же я была ему рада! Девки всё спрашивали: "Не страшно тебе с ним?" Странные… Они ж не боятся своих отцов и братьев, хоть те по пьяной лавке и в глаз двинуть могут. А Ист меня ни разу в жизни ничем не обидел.

От этлов мне вообще никогда ничего дурного не было, не то что от людей. Малявкой была — так я ещё не понимала, что люди меня просто боятся. Позже, когда в Кривражки заходила повидаться по старой памяти, стала примечать, что тётка Милорада с бабушкой Векшей мне, вроде, и рады, и слова ласковые говорят, а сами словно ждут — не дождутся, когда ж я обратно в Торм уйду. Майви мне позже растолковала, в чём тут дело. Оказывается, Ист меня младенцем отдавал тётке Милораде на прокорм. А когда пришёл забирать, присмотрелся к Брану, взял его на руки и давай с ним играться. И потом вдруг как скажет:

— Может, мне лучше паренька забрать? А девочка путь остаётся людям.

Тётку Милораду с тех слов чуть удар не хватил. Хранитель Дол тогда сказал:

— Не стоит. Паренёк хорош, спору нет, но вырастет обычным репоедом. Твоя другой породы, поценнее, она видит силу. Только чтобы дар не угас, её кто-то должен учить.

Ист тогда, вроде, немного огорчился, но спорить не стал, поцеловал Брана в макушку и сказал:

— Пусть вырастет не простым репоедом, а знатным охотником.

Вот так и получилось, что я стала жить с Истом на Еловой горке, а Бран — с родителями, в Кривражках, и действительно, со временем заделался знатным охотником. Только тётка Милорада после долго забыть не могла, какого страху натерпелась, всё боялась, что этлы её Брана себе заберут, а меня, негодящую, взамен оставят.

Но взрослые — они боятся и ненавидят молчком, а в глаза знай улыбаются да нахваливают. Дети же, пока лгать не обучены, говорят всё, что есть на уме. Только как же мне было обидно, когда первый раз кинули в спину ком грязи и крикнули вслед: "Ракшаска!" Ведь только вчера и на реку вместе, и по грибы, а сегодня — словно у меня вдруг рога выросли.

Я прибежала тогда к Исту вся в слезах, а он посмотрел меня и сказал, что это во мне просыпается сила, а люди не понимают и пугаются. Оказывается, я зашла к ним накануне, и в тот же вечер на хуторе всё молоко скисло. Я когда узнала, мне было и жалко, и почему-то стыдно, а Ист погладил меня по волосам и сказал:

— Ты ни в чём не виновата. Это просто сила льётся, а ты пока не умеешь её направлять. Но обязательно научишься, и тогда никто о тебе дурного не скажет.

— А если не научусь? Меня так и будут дразнить и отовсюду гнать? — спросила я, обливаясь слезами.

— Не будут, — ответил строго Ист, — Не посмеют.

Уж не знаю, что он там такого людям сказал, чем пригрозил, только с той поры все сделались со мною до того милые да вежливые, что аж смотреть противно. Тьфу… Нет, никогда я не смогу по-настоящему полюбить людей! Этлы — гораздо лучше.

Красивы ли этлы собой? Пожалуй, что да. Так красив тигр, охотящийся в камышах: издали глядеть — глазу радость, а нос к носу столкнуться — душа в пятки. Старшие из этлов прячут свою силу под одеждой. Это не ради обмана, а чтобы быть для людей проще, понятнее, что ли. Люди меньше боятся того, что кажется им привычным и знакомым.

Хранитель Дол всегда выглядел, словно знатный господин из Приоградья, и его дом в Серых скалах был похож на замок рыцаря. Хуторяне Раздолья почтительно кланялись ему издали, и даже патрульная стража уступала дорогу, когда он мчал верхом по Торговой тропе.

Занор с Ночной носят одежды простых тормалов. Их подворье в Ночной пади похоже на справный хутор, а сама Ночна на нём — хлопотливая хозяюшка. Вот только Занор совсем не такой, каким его себе представляют люди. В их сказках хранитель Занорья — крепкий мужик, суровый хозяин с бородищей лопатой. А на деле он тихий, бледный, с виду очень юный и словно какой-то хрупкий. Единственный из всех знакомых мне этлов Занор носит рубаху с непонятными оберегами у ворота и почти всегда сидит дома, а если и отправляется осмотреть свой удел, то не пешком, а верхом на старой добродушной лосихе по имени Ратха. Прочие этлы относятся к Занору с особым почтением: при встрече приветствуют первыми и спешат прикоснуться к нему, за столом усаживают на самое удобное место, уступают дорогу, столкнувшись на лесном пути. А он несмотря на все эти почести вовсе не гордится, со всеми уступчив и мягок, и пожалуй, он — единственный из старших этлов, кого я даже в детстве совсем не боялась. С молодыми же этлами мне