Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была жалкая, сопляческая ярость.
Куба молча проскользнул мимо зовущего на помощь мужика, того самого, с барахтающимся в грязи волом, и побежал на рынок. Бжостек был небольшим городом: шесть улиц, в том числе одна главная – вдоль тракта из Пильзна в Ясло, церковь с башенкой, увенчанной луковичной крышей, низкие дома из желтой глины, рынок, аустерия и жидовская мясная лавка – все. Куба без труда отыскал аптеку Лукасевича и купил то, что нужно. На обратном пути он вновь прошел мимо стоявшей поперек дороги повозки. Мужик плакал, потому что вол переломал наконец себе кости, и должен был прийти мясник, чтобы добить его. Парень почувствовал укол совести: потерять такого вола – это ведь немалый убыток; однако это был не его вол, и потому хлопец вскоре выкинул эту неприятность из головы.
Бутыль с полынной настойкой не так уж много и весила, и будь Бжостек чуть ближе, не нужно было бы брать повозку и запрягать упрямого мерина. Правда, тогда Кубе пришлось бы тащить флягу на своем хребте. Не раздумывая, что было бы лучше, парень хлестнул кнутом коня и погнал его в обратный путь. Через буковый лес, через только что убранные поля, горы и долину, лишь бы поскорее увидеть Мальву!
Мышастый конь никуда не спешил. Неудивительно, ведь в трактире его ждала только темная конюшня и чуть увлажненный фураж – свежая солома не успела как следует просушиться. Поэтому он чапал смешанным иноходом, ставя попеременно то две левые ноги, то две правые, покачиваясь и пыхтя лягушачьим басом, что еще больше раздражало Кубу.
Парень вертелся в бричке, словно на еже. В горле у него пересохло, и он сделал глоток из бутыли. Чешская водка имела зеленый цвет, какой иногда приобретает вечернее небо после грозы. Пойло жгло так, что слезы из глаз текли; пить его было невозможно. Парень разболтал настойку в кружке пополам с водой из ручья, и как-то пошло. Вторая кружка ему даже понравилась. Куба дал попробовать и коню, но тот фыркнул и пить не стал.
– Ах, скотина ты тупая. Посмотрите на него, панской водкой он брезгует. – Куба сплюнул и снова хлебнул сам, на этот раз прямо из бутыли, потому что после пары кружек странная настойка уже не так сильно жгла. В ужасе он понял, что водки заметно убыло в бутыли. К счастью, ему внезапно хотелось отлить, и он засунул свой писун прямо в горлышко бутылки и нассал внутрь. Жидкость слегка изменила оттенок, но не настолько, чтобы это было заметно.
До трактира Кольмана оставалась миля, может, полторы. Дорога вела через лес, а потом через одичавший сад – давным-давно, еще в польские времена, здесь стояла усадьба. Мерин ни с того ни с сего остановился, навострил уши, фыркнул и потянул повозку прямо между корявых яблонь. Наверняка конь хотел добраться до опавшего белого налива, но Куба был уверен, что сделал он это из обычной для скотины вредности.
– Эй, стой, подожди! Куда ты? Пррру!!!
Конь и ухом не повел, тащил бричку прямо в сад. В лицо Кубе ударила ветка. Паренек зажмурился, потянул на себя поводья и принялся наотмашь хлестать непослушную скотину. Лошадь заржала и затопала на месте. Куба стегал и стегал коня кнутом, пока на его шкуре не появились кровавые рубцы.
Потом что-то свистнуло и выстрелило парню в лицо. Будто гадюка укусила.
Но это была не гадюка.
– Эй, хам, ты что, животных бьешь?
Вельможный пан появились неизвестно откуда прямо возле Кубы – в элегантном кремовом пиджаке с большими лацканами, на сером тонкокостном коне. От подступивших к глазам слез образ этот расплывался красками, словно на акварели. Казалось, что от всадника и его коня исходит чудесный свет, словно они только что сошли с иконы. Парень наклонил голову, чтобы лучше видеть, ясновельможный пан вновь угостили его шпицрутом.
– Не кривись так, придурок.
Куба упал на колени перед вельможным паном и принялся по-крестьянски охать и причитать. Он даже осмелился схватиться одной рукой за подпругу и поцеловать кончик панского сапога с высоким голенищем. Помещик с отвращением пнул им Кубу прямо в зубы.
– Заткнись. Распрягай лошадь. Ну же.
Парень отстегнул мерина от дышла. При этом он раздумывал, что скажет старому Кольману, но жид был далеко, а пан рядом, потому надо было слушаться пана. Конь радостно замахал хвостом и почапал искать среди деревьев яблоки. Через пару мгновений он исчез в зарослях. Слышалось только потрескивание веток.
– Надень хомут, – буркнули вельможный пан. – Чего уставился, тупая ты скотина? Хомут надевай, говорю.
И Куба надел. Он запряг себя в повозку и двинулся по дороге. Помещик, с гордой осанкой и довольный собой, ехал рядом, разбрызгивая раскисшую грязь. Так они проехали около двухсот шагов, когда из-за деревьев вновь вынырнул мерин. Он довольно фыркал, как на водопое.
Конь взгромоздился на сиденье брички, взял плетку между расходящейся стрелкой копыта и изгибом ноги и небрежно стегнул Кубу. Паренек напрягся так, что на висках проступили жилы, и с трудом потянул повозку. Тяжело, со скрипом, но он двинулся вперед; хорошо, что было под горку и не очень далеко. Помещик, увидев это, рассмеялся и поспешил следом.
Со двора трактира уже доносились пение и смех, музыканты лихо закручивали мелодии. Парень затолкал повозку в большой хлев, служивший в летнюю пору также конюшней и коровником. Мерину пришлось наклонить голову, чтобы не врезаться лбом в косяк. Так они и остановились посреди хлева.
– Ну, может, хватит? Слезай уже, – простонал Куба, выпутываясь из хомута. – Ты должен меня сейчас, гад, почистить и накормить, как только я немного отдышусь. И напоить, только не холодной водой, чтобы меня не раздуло.
Мерин только заржал и стал слезать с повозки. По пути к стойлу, он пару раз ткнул парня ноздрями в плечо: мол, не сердись, Куба, все это только шутки. Парень отчихвостил коня на чем свет стоял и тут же принялся расчесывать ему гриву и хвост, чтобы колтунов не было. Две старые коровы окинули парня долгим бессмысленным взглядом и впали в отупение, обычное для коров, когда они стоят под крышей.
Раздался