на ближайший поезд. И вот они с матерью идут по платформе, сквозь еле слышный шепот вечерней мороси. Хлипкие, неустойчивые – неуклюже клонятся вперед и куда-то вбок, будто пытаясь опереться на влажный осенний воздух, на фонарный свет, на собственные зыбкие отражения в тоненьком блеске луж. Они не смотрят друг на друга, задумчиво и тяжело молчат. Подобрать слова слишком трудно, почти невозможно. У обоих в груди кровоточит девятилетняя дыра, гноится, болит, намокает от дождевых капель.

Сезоны сменялись, пассажиры все прибывали, обрастали в Сашином воображении переживаниями, мыслями, жизненными событиями. Некоторые, выходя из вагона, мрачнели, погружались в густую непроходимую вязь внутри себя; другие – как фантазировала Саша – с нахлынувшей едкой болью вспоминали прошлое, принимались расчесывать до крови старые обиды; третьи, наоборот, внутренне расправлялись, словно пружины, в нетерпеливом предвкушении чего-то нового, неиспытанного. И Саша безустанно встречала своих непохожих друг на друга незнакомцев, с упоением глотала вокзальный воздух, пропитанный железистым привкусом рельсов и шпал. Замирала перед открытием вагонов, наполненных еще не родившимися, но уже зарождающимися в глубине воображения историями. И ей было бесконечно хорошо стоять вот так в стороне, чувствовать в груди теплые толчки сердца и ждать.

А однажды произошло удивительное.

В мае, когда Саша заканчивала пятый класс, одним солнечным вечером из прибывшего поезда вышел молодой человек. В джинсовой куртке, с коричневой дорожной сумкой через плечо. Умиротворенно огляделся по сторонам и зашагал по платформе неторопливой, расслабленной походкой. У него были аккуратно узкие черты лица: тонкий нос, ровно очерченные скулы, слегка заостренный подбородок. Взгляд излучал поразительное, нездешнее спокойствие. Далекое от суетливой нервозной массы остальных пассажиров. Весь его облик казался тихой водной гладью – избавленной от малейшей ряби и невозмутимо впитывающей опрокинутое небо.

Саша всматривалась в его образ и все никак не могла представить, зачем, по какому поводу он приехал в Тушинск. За спокойствием не получалось разглядеть ничего, кроме разве что легкой тени сдержанного любопытства. В итоге Саша решила, что он просто приехал посмотреть город, познакомиться с местными достопримечательностями, хотя, разумеется, это было абсолютно неправдоподобно. Молодой человек остановился возле продуктового ларька, неспешно закурил, глядя куда-то за пределы вокзала – в сторону заброшенной мебельной фабрики, сверкающей осколками заката в разбитых стеклах. А Саша сдалась, бросила тщетные попытки придумать более вероятную цель его приезда. С легким разочарованием вернулась внутрь, к отцовскому киоску. До следующего поезда оставалось почти полчаса, и она как раз успевала доделать домашнее задание по математике.

Однако едва Саша уселась на ящик с каучуковыми мячиками и раскрыла болотно-зеленую, отмеченную липким чайным кругом тетрадь, как молодой человек из поезда возник совсем рядом с киоском.

– Вечер добрый, – сказал он уютно мягким, войлочным голосом. – Путеводитель по городу у вас найдется?

Валерий Федорович посмотрел в ответ с настороженным, задумчивым удивлением. Словно ожидая подвоха.

– По какому, простите, городу?

Молодой человек улыбнулся. Вблизи Саша увидела, что у него карие глаза и сладко-теплый взгляд. Будто крепкий свежезаваренный чай с кусочком сахара.

– По Тушинску. Я ведь в Тушинск прибыл, верно? Не перепутал станции?

– Не перепутали, – растерянно покачал головой Валерий Федорович.

– Ну так вот. Ищу путеводитель, хочу посмотреть город. Местные достопримечательности.

При этих словах Саша невольно вздрогнула, оторопела, мысленно замедлилась. Словно внутри нее сорвалась с места и покатилась в мерзлую пустоту какая-то деталь.

Валерий Федорович развел руками. Путеводителя по Тушинску не только не было в его киоске, но и, скорее всего, не существовало в природе. За ненадобностью. Никто никогда не приезжал сюда просто «посмотреть город», эту тяжеловесную, бесхарактерную, застывшую в бетоне унылость. В Тушинске иногородние жители оказывались в основном по долгу службы, по тягостной рабочей необходимости; некоторые наведывались в гости к знакомым и родственникам – в пепельно-серые дремотные хрущевки; другие приезжали поступать в местный, тоже пепельно-серый, университет, где Валерию Федоровичу когда-то посчастливилось работать; обитатели соседних поселков иногда пытались пробиться на прием в местные поликлиники, чуть лучше оснащенные по сравнению с областными… Но чтобы кто-то заявлялся в Тушинск ради «достопримечательностей» – такое казалось чем-то запредельным, фантастическим.

– Простите. Путеводителей, к сожалению, не держим.

– Может, хотя бы карта найдется?

Молодой человек говорил все так же спокойно и мягко. В неспешных интонациях звучала густая протяжность, уютная медовая тягучесть. А Валерий Федорович скованным, как будто извиняющимся жестом обвел свой киоск и горько усмехнулся:

– Карты есть разве что игральные, с персонажами «Санта-Барбары».

– Благодарю, но играть мне не с кем, путешествую без попутчиков. Удачного вам завершения дня, пойду искать путеводитель дальше.

С этими словами он невозмутимо зашагал к выходу из вокзала, постепенно исчезая из поля зрения, теряясь в плотно спрессованной гомогенной толпе.

А Саша с того дня перестала наделять прибывающих пассажиров индивидуальными судьбами. Сочинять для них личные, обособленные цели приезда, отдельные жизненные обстоятельства. Саша стала представлять, что все они приезжают в Тушинск ради самого Тушинска. И что ей выпала роль встречать их у платформы, принимать на пороге города.

Поезда привозили теперь толпы туристов, желающих прогуляться по улицам Механизаторов и Новой Колхозной; сфотографироваться возле алюминиевого, тонированного под бронзу бюста Карла Маркса на Юбилейной площади; задумчиво постоять на набережной реки Кровянки, с трудом волочащей свое усталое красновато-бурое тело; заглянуть в одноэтажное темно-кирпичное здание краеведческого музея. Двери вагонов распахивались, туристы выплывали на платформы и мягкими стройными волнами двигались в сторону встречающей их Саши – бессменной проводницы к выходу в местный мир. Они шли все вместе, нераздельно, словно в одном безграничном туристском теле, и были наполнены одним на всех предвкушением свежих экскурсионных впечатлений. Прибывающие сплачивались, скреплялись Сашей – живым символом Тушинска, его вокзальной душой. Она с естественной легкостью сводила воедино непрерывные потоки городских гостей – своим неизменным присутствием, торжественным ожиданием. Тушинск начинался с нее.

И каждый раз, когда перед Сашей возникала толпа новоприбывших туристов, ее охватывало ощущение теплого, свежего, будто только что испеченного чуда. В груди мгновенно раздувалось празднично-золотистое солнце, дышалось легко, свободно, несуетно, словно тесный тушинский вокзал наполнялся просторным дуновением вечности.

Все изменилось в сентябре, в начале нового учебного года.

После падения «занавеса» некоторые Сашины одноклассники уже успели побывать с родителями за границей. Теперь к этим счастливчикам примкнула и Оля Савицкая с третьей парты. Летом она съездила с мамой и младшим братом в прекрасный город Анимию. Об этой поездке ярко рассказывала внушительная стопка глянцевых фотографий, которую Оля принесла в школу – похвастаться. Одноклассники передавали снимки по рядам, комментировали. То ли завистливо, то ли восхищенно причмокивали, задавали вопросы. Оля отвечала охотно, с подробностями, и