Коньяк я выпила за упокой души убиенной.

* * *

Горчаков начал разговор с неожиданного и не понятого сначала мною вопроса:

— Вы собираетесь настаивать на своей версии причин, побудивших вас присутствовать на свалке к моменту нашего приезда?

Пока я раздумывала, что здесь к чему и откуда что взялось, он, выдержав подходящую к случаю паузу, огорошил меня новым высказыванием.

— Не со-ве-тую! — почти продекламировал довольно дружелюбно, но с большим сожалением о моей неразумности.

— Настаивать не советуете? — осторожно спросила я.

— Не советую недооценивать важности вашего ответа, в первую очередь для вас самих.

Будь на его месте Константин, я бы, ей-богу, попросила разговаривать по-русски.

— Я и не недооцениваю, — отвечаю очень скромно.

Не нравится мне начало нашей беседы. Похоже оно не на снятие свидетельских показаний, а на допрос подозреваемого.

— Хорошо! — Он сцепил пальцы рук, положил на них подбородок, уперев локти в полированную столешницу. — Давайте с самого начала и как можно подробнее.

Кабинет следователя — жалкий, не более шести квадратов закуточек, с выкрашенными в уровень человеческого роста темно-зеленой краской стенами и узким окном, забранным толстой решеткой. Стол, два стула, сейф. На стене, под потолком, вызывающе белый прямоугольник с гвоздем в верхней части — след висевшего здесь многие годы портрета. Теперь правосудие торжествует без икон и вождей.

Все это я осмотрела не торопясь, создавая видимость своего глубокомыслия. Горчаков терпеливо и неподвижно ждал начала моего выступления.

— Вам случалось видеть, как человека бьют по голове табуреткой? — Я обратила к нему умный, слегка усталый взгляд. — Надо сказать, вы мастерски добиваетесь своей цели — недоверие к моему рассказу ошеломило меня почти как удар по голове.

Его переплетенные пальцы побелели от напряжения. Вспыльчив он, однако, сверх всякой меры. Сейчас я тебя еще подогрею, чтобы спесь твою сбить!

— Я не буду повторять своего рассказа! — смотрю исподлобья в его глаза. — Будьте уверены — на расхождениях и противоречиях меня не поймать, потому что я правдиво и полно изложила вам все при первой встрече и способна повторить все слово в слово. Могу, но не буду.

— Почему? — спрашивает он, разбив слово на слоги.

— Потому что таким образом вы хотите заставить меня защищаться. Пусть защищается виновный, а мне это ни к чему.

Я не знаю, как бы он действовал, окажись на моем месте мужчина. Сейчас же он вскочил, сжав побелевшие губы, и уставился на меня сверху вниз округлившимися глазами. Я спокойно выдержала его взгляд и продолжила так же невозмутимо:

— Не советую недооценивать важность способности держать себя в руках при беседе со свидетелем, которому хорошо известны его права и обязанности.

Уела я его. Отвел взгляд Горчаков, сел и спросил, не поднимая глаз:

— Как же, прикажете, получить с вас свидетельские показания? Ведь по закону вы не имеете права не отвечать на вопросы.

— Так я уже ответила на них там, на свалке, так что все по закону! Запротоколируйте мои ответы, и я их подпишу без проблем.

— Подпишете? — к нему вдруг вернулась первоначальная мягкость.

— Подпишу, — соглашаюсь осторожно, — свои ответы.

— Тяжело с вами разговаривать! — вздыхает он.

— Тяжело, — соглашаюсь, — если недооценивать мои способности.

— Скажите, — вот он уже и улыбается, — вас Ведьмой из-за способностей прозвали?

— Ведьмой меня прозвали уголовники, да, из-за способности хорошо работать головой в экстремальных ситуациях.

— Обратите внимание, — он проводит ладонью по столу, — передо мной нет бумаг. Я не собираюсь ничего записывать. Я хорошо помню ваши объяснения. Я знаю, что такое презумпция невиновности, и не забываю о ней, уверяю вас! И я хочу рассказать вам другую версию вашего участия в этом деле. Всего лишь версию, вариант, ни в чем вас не обвиняя. Помните об этом, когда будете возмущены.

Интересно. Хоть по началу разговора я и представляю, чего от него можно ждать, но все равно интересно. Пока он молчал, выдерживая очередную тактическую паузу, я постаралась приготовиться ко многим неожиданностям и взять под контроль эмоции. Привела себя в состояние, сходное с внутренней готовностью бойца-рукопашника к нападению и защите. Так что с паузой своей он промахнулся.

— Итак, вариант номер два.

Он сел поудобней и принялся излагать ровно и невозмутимо вещи настолько вздорные, что уже через несколько минут я поблагодарила его за предоставленную мне возможность взять себя в руки.

— Ваше присутствие рядом с телом в момент прибытия оперативной группы было не случайным, это очевидно и вами не отрицаемо. Вы объясняете это принятой на себя добровольно ролью арбитра между бомжами, мнения которых по вопросу, как поступить с мертвой, разделились. Знаете, я даже готов принять это объяснение. Тем более что бродяги, взятые нами сюда, говорят то же самое. Далее. Вы вызываете милицию и поступаете совершенно правильно с любой точки зрения. Я бы даже назвал ваши действия безошибочными. По здравому рассуждению, по-иному поступать просто глупо. Альтернатива — встать на позицию бездействия и позволить бомжам похоронить труп в мусоре, поближе к огню. В этом случае тело исчезнет бесследно, но где гарантия, что эта нетрезвая, кочующая по городу публика удержит языки за зубами? Не убивать же вам их, в самом деле!

Горчаков откинулся на спинку стула и замолчал, внимательно за мной наблюдая. Позаниматься этим сколько хотелось я ему не позволила.

— Решись они все же закопать тело в мусор, я бы поубивала их, в самом деле!

Качнув головой и согнав с лица скептическую, не понравившуюся мне улыбку, он продолжил:

— По роду деятельности вы, Татьяна Александровна, связаны с самыми разнообразными слоями населения, от бродяг до представителей деловых кругов, от самых конченых уголовников до чинов МВД и ФСБ. Досье на вас давно не умещается в одну папку. И, как следует из него, действуете вы не всегда в рамках закона, но действуете чисто и всегда успешно.

Исходя из такой на вас характеристики, можно предположить, с определенной долей вероятности, ваше особое участие в этом деле, не ограничивающееся ролью третейского судьи между двумя группами бездомных бродяг.

В самом деле, — Горчаков подался ко мне и запустил доверительный тон, подкрепленный умным взглядом, — при вашей-то занятости, да ехать на свалку только для того, чтобы сдать милиции давно уже мертвое тело? — И, скривив губы, медленно покачал головой. — А чего стоит ваш подкрепляющий аргумент? Просьба бездомных, синевы бездельной, которую вы, Татьяна Иванова, прямо-таки поспешили уважить! Что вы на это скажете?

— Я понимаю, куда вы клоните, — проговорила с самым, на какой только была способна, безмятежным видом, — но очень хочу вас дослушать.