Она меня экзаменует? Напрасно!

— Зло — синоним тьмы. Абсолютно пассивный носитель любой активности в мире, среда ее существования. Это и состояние сознания, души, если хотите.

Баба Рита, соглашаясь, медленно наклоняет голову.

— А как же действия? — продолжает она экзамен.

— А действия могут быть любого оттенка, — заявляю я. — Тьма принимает в себя свет.

Кивает «баба», соглашается со мной, а сама пока еще не раскрылась, не обозначила свое отношение к изрекаемым мною истинам. Иконница!

— Тьма принимает в себя свет! — повторяет «баба» мои слова. — И свет во тьме светит!

— И тьме его не объять, — заканчиваю я цитату. — Евангелист Иоанн был сведущ в вопросах тьмы и света.

— Путь в свет труден, а во тьму мучителен! — В глазах ее боль, будто, делясь сокровенным, она ждет сочувствия.

— Но оправдан обретением силы! — поддерживаю я ее и замираю от заблестевших в ее глазах огоньков.

— А сила нужна для достижения света, иначе нисхождение во тьму равнозначно самоуничтожению.

Хорошо мы с ней поем дуэтом, будто заклинания читаем.

— Трудно вступить в грязь, не вымазав при этом ног! — говорю я вроде не к месту, но она меня понимает прекрасно.

— Воистину!

Вот теперь баба Рита села глубже на стуле, облокотилась о спинку. Вроде передышка у нее посреди трудов.

— У вашей помощницы, там, в коридоре…

— У подручницы! — поправила она меня. Надо же, какая у них здесь иерархия!

— У нее крестик на груди перевернут. Это неосторожно.

— Мы живем не в средневековье. И крест не христианский.

Все, досточтимая баба Рита, или как тебя там по-вашему, ясней признаться ты не могла! Ведьмино кобло здесь у вас, это ясно теперь, как белый день. Боже, над чем только не фанатеют в наше время люди!

— Я буду рада видеть вас завтра.

Материнские нотки в ее голосе стали еще заметнее после наших откровений.

— Скажите подручнице, пусть запишет ко мне на удобное для вас время.

Она даже поднялась и проводила меня до двери, честь оказала!

— А хворь вашу мы отгоним. Не молитвой, так крестом. Не крестом, так силой.

И отвернулась, пошла от меня — без церемоний.

Подручница без возражений записала меня в журнал и назвала сумму — цену за два целительных сеанса. Солидная цена. Еще столько же, и мне экономить придется. Впрочем, платить я, конечно, не собиралась.

Я терпеливо дождалась, пока она поставит точку в выделенной для меня строчке, и решительно, настолько, что возразить она не сумела, отобрала у нее журнал и перелистнула его назад — в позавчерашний день.

«Реутова Евгения» — вот вам, черным по белому! Отчеркнула ногтем строку. Глаза ее широко распахнулись, и приоткрылся рот. Воодушевленная предчувствием отличной импровизации, я прошипела ей в лицо:

— А из меня вы, ведьмины дочки, посланницу к Началу всех начал не сотворите?

Она отшатнулась от меня — и такое было у нее лицо!

* * *

Костя негодовал по-своему, молча, только желваки перекатывались под скулами на худом лице. Ощущение бессилия для сильного человека тягостно, я это знаю и поэтому не мешаю ему кипятиться. Переварит сейчас, уложит в себе все, и полегчает ему.

Машина ерзала по заледеневшей к вечеру дороге. Легкий дождик, сменившийся редким снежком, украсил ее поверхность зеркальным блеском, протираемым легкой поземкой. Требовалось много внимания и терпения, чтобы двигаться по ней с наименьшим риском. Хорошо — недалеко было.

— Ты уж не трогай Аякса-то! — с улыбкой напомнила ему его обещание расправиться при встрече с веселым бродягой. — Он как лучше хотел!

— Пошутил я, ладно! — вздохнул тихонько. — Шутки, похоже, кончились.

— Ну почему же! — возразила я. — Шутить будем мы, а господа Горчаковы пусть принимают наши шутки за чистую монету.

Он тряхнул головой:

— Тебе оно надо?

— Куда деваться! — урезонила я и свернула с шоссе на грунтовочку, ведущую к свалке.

Дело пошло еще хуже. Обледеневшая колея не давала машине ходу. Мы еле ползли вперед под натужное завывание двигателя. Разговаривать в таких условиях было непросто, и пришлось помолчать. Константин держался за ремень над дверцей, а я вовсю сражалась с управлением.

Костя с готовностью согласился сопровождать меня в этой поездке. Я позвонила ему, и он, не задавая вопросов, бросил все и приехал ко мне домой. По дороге пришлось выложить в подробностях причины, сделавшие желательной беседу с бомжами со свалки. Не сказала только, что, возможно, придется обставить ее в виде допроса с пристрастием, настолько мне необходимы сейчас сведения о людях, доставивших туда тело Жени Реутовой. Но Константин — человек сообразительный и в обстановке ориентирующийся быстро. В его поддержке я не сомневалась.

В молчании мы добрались до овражка, за которым находилась землянка местных обитателей. Покинули машину, осмотрелись. Воздух был чист. От вчерашнего дыма не осталось и следа. То ли осадки тому причиной, то ли ветер. Снежок прекратился. Темное, низкое небо нависало над нами, прогнувшись под собственной тяжестью. Мокрые мусорные холмы сами по себе пованивали в меру. Было безлюдно.

— Прячутся, наверное, от непогоды, — прочитал Константин мои мысли. — Пойдем, посмотрим.

Еще на подходе, в окрестностях землянки, я почувствовала неладное. Есть не выразимая словами разница между безлюдьем и местом, где человека всего лишь нет на виду. Должно быть, так мои предки чувствовали засаду. До места мы еще не дошли, но я уже поняла — людей здесь нет. И Константин недоуменно оглядывался по сторонам. У него своя экстрасенсорика, мужская, но не менее чуткая.

— Что-то не так тут сегодня! — поделился впечатлениями.

Место такое — чувства обостряются, как в преддверии опасности.

Фанерный шалаш нашелся на месте, и ведерная кастрюля была здесь, на бетонном очаге. И даже варево какое-то противное в ней осталось, наполовину размазанное по стенкам.

— Татьяна! — призывно махнул рукой Константин от шалаша. — Смотри!

Я подошла и глаза распахнула — на темной и вздувшейся от сырости деревянной стенке явственно выделялся бурый кровяной мазок. Дверь в землянку была распахнута, и возле нее, на земле, валялась грязная и свежепорванная, судя по белой вате, торчащей из дыр, телогрейка.

— Потолковали! — буркнул Костя непонятное и головой вперед полез под землю.

Что ж, он там уже побывал, а я и так знала, что в землянке никого нет.

— Вверх дном все! — крикнул он снизу. — Как медведь порезвился! Облава здесь была, что ли? — предположил, выкарабкиваясь ко мне.