пальцами. — Ты так жалобно просишь, что я готов сам на тебе жениться.

У меня нет сил поднять лицо. Глотаю слезы, не открывая глаз. Стою перед самим дьяволом и выпрашиваю пощады взамен на душу. Говорю же, только я могла в такое вляпаться.

— Если бы я хотел тебя убить, Рина, я сделал бы это еще в ресторане, когда ваша молодящаяся администраторша требовала с тебя извинений. Я не псих какой-то — девчонок мочить.

Облегчения его признание не приносит, но глаза мои все-таки открываются. Смотрю в его мрачное лицо и пытаюсь разгадать, что у него на уме.

— Значит, я верну кольцо, и ты меня отпустишь? — интересуюсь хриплым шепотом.

— Не знаю, — тем же шепотом отвечает он. — Ты мне жизнь спасла, Рина, — повторяет он, словно ему нравится так меня называть. — Я должен тебе отплатить.

— И на сколько ты себя оцениваешь?

— Губу не раскатывай, — усмехается он громче. — Кольцо мое. Может, я тебе работу нормальную найду или Радику его колобков в сухарики перетолку. Еще не решил. Мы же никуда не торопимся. Ты же еще с начинкой. Только не реви и не беси меня. Ненавижу слезливых и выносящих мозг баб.

Быстро вытираю слезы майкой и поглубже вздыхаю. Не реветь и не выносить мозг. С первым пунктом я, пожалуй, справлюсь. Со вторым придется справиться. На кону моя свобода, моя жизнь.

— Так гораздо лучше, — говорит Громов. — Бледная, трындец. Скоро домработница придет. Позавтракаем.

— Антон, пожалуйста, можно пока не требовать с меня кушать? — прошу я. — Мне кусок в горло не полезет. Он же прямо возле меня упал… У него кровь из головы текла…

Его выражение лица приобретает суровые краски. Пальцы впиваются в мои плечи. И он четко, внятно мне отвечает:

— Постарайся об этом забыть. От кольца зависит мое будущее. Чем раньше ты мне его вернешь, тем позитивнее будет мое настроение.

Поджав губы, судорожно киваю.

— А если оно вернется сегодня? — уточняю. — Я смогу поехать домой?

Он по-волчьи скалится и с заплясавшими в глазах чертягами произносит:

— Нет. Ты не сможешь поехать домой. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Я же сказал, я еще ничего насчет тебя не решил. Тем более, меня тронуло твое признание, Рина. О том, что у тебя еще не было мужчины…

Глава 5

По винтовой лестнице, сделанной из белого и темного дерева, но отлично вписывающейся в общий дизайн минимализма, Громов провожает меня на второй этаж с четырьмя спальнями: две слева, две справа, а в конце широкого коридора панорамное окно с тюлем из шифона.

Толкнув дверь, он первым входит в комнату, насыщенную лиловыми, фиалковыми и сливовыми оттенками. Ковер, покрывало на кровати, обитая бархатом софа со спинкой, портьеры, стены, потолок — все яркое, изящное, со вкусом и скрытой агрессией. Во всем чувствуется деликатная навязчивость.

Я робко вхожу следом. Громов закрывает дверь, от щелчка которой я опять вздрагиваю. Разувается у порога и по мягкому ковру проходит к смежной двери. Щелкнув выключателем, зажигает белый свет в душевой, умывается над раковиной и, опершись на нее руками, поворачивает голову. Его проникновенный взгляд втыкается в меня острыми иголками. Я завороженно слушаю, как с его лица падают капли на покрытый глазурью фаянс, и жду. Его слов, приказов, нападения. Но он сдергивает с крючка полотенце, лениво промачивает лицо и возвращается в спальню.

Отодвинув зеркальную дверцу шкафа-купе, вытягивает ящик комода и достает из него пузырек со спиртовой настойкой. Не торопясь передвигается по комнате, наливает из графина воду в стакан, отвинчивает крышечку с флакона и брызгает несколько капель в тот же стакан. Притормаживает, снова смотрит на меня и добавляет еще несколько капель.

Бултыхая, подносит ко мне и протягивает.                                

— Выпей.

— Что это?

— Не слабительное, — отвечает, взяв меня за запястье и силой сунув стакан в ладонь. Отнимает у меня сумку с вещами сестры и швыряет их на софу. — Обычный пустырник. Пей и ложись спать. — Кивком указывает на кровать.

Сам вынимает мобильник из кармана брюк и набирает Генриха.

— Какие новости? — спрашивает, вернувшись к шкафу и занявшись выбором чистой одежды для себя. — На Беркута намеки есть?

Я бдительно слежу за ним, но пустырником не пренебрегаю. Осушаю стакан несколькими глотками и, сжав примерзшими к нему пальцами, поглядываю на свою сумку.

— Инессе доброго утра пожелал? — Громов берет одежду и уходит в душевую. Не закрываясь, начинает раздеваться. — Пусть Демид подтянет парней и выдраит там все… Ты о Ринатовской зазнобе что-нибудь выяснил?.. Даже так? Директор по маркетингу?.. Его нет дома. Алика говорит, он взял с собой кольцо…

Не знаю, что за психозы в этой семье из-за колец, но наверное, и не хочу знать. Сняв туфли, тихонько прокрадываюсь к софе, оставляю стакан на столе и беру свою сумку.

— Думаешь, он решил скоротать время и сам рванул в Лондон? Да, черт подери, меня это заботит! — срывается он. — Не мне тебе разжевывать, чем это чревато для меня! Я скоро приеду. Подготовь того ушлепка к мужскому разговору.

Слышу, как звякает пряжка ремня. Через минуту Громов уже появляется передо мной в джинсах и футболке, облегающей каждый его мускул. Его волосы небрежно взъерошены, в глазах усталость. Отыскав меня взглядом, смотрит на сумку, с которой я обнимаюсь, и усмехается.

— Я сейчас уеду. А ты, Рина, постарайся поспать. Здесь ты в безопасности. Дом под круглосуточной охраной и видеонаблюдением. Захочешь поесть, спустишься на кухню, попросишь домработницу накормить тебя. Вопросов тебе задавать не будут. Если Алика, Ринат или родители вернутся раньше, не вздумай с ними трепаться и рассказывать, кто ты.

— Просто молчать? — недоумеваю я, не представляя, как можно игнорировать вопросы хозяев о том, что за девица торчит у них дома.

Громов подходит ко мне, опять заставляя сжаться. Парень, представляющий собой огненную смесь хаоса и разрушения. Ничего не делая, убивает меня, нагоняя жути. Вязкой. Дикой. Беспросветной.

Гладит меня по волосам, двумя пальцами захватывает локон, наблюдает, как тот шелком скользит по его руке, и вкрадчиво отвечает:

— Скажешь, что ты мой персональный хореограф. Обучаешь меня свадебному вальсу. Пусть одуреют от моей дотошности.

Я молчу. Даже моргнуть не могу. Веки закостенели. Потому что в голове вертится не наказ Антона, а его поразительно легкое спокойствие, с которым