— Стоп! Идем! — Вероника схватила Максима за руку и потащила из комнаты.

— Куда вы?! — крикнула Роська.

Но Вероника не удостоила ее ответом. Мы переглянулись и бросились к окну. Через минуту на дорожке, ведущей к Центру, показались Красивая и Невозможная Вероника и Максим, который ей что-то втолковывал.

— Кажется, она наконец-то сообразила, что он гений, — сказала Роська.

Заседание по поводу открытия Максима Осташкина назначили через два дня. Максим был мрачнее тучи. Это от волнения. Я, когда волнуюсь, тоже на всех сержусь.

— Ничего, — сказала Роська, желая подбодрить брата. — Первый раз всегда сложно выступать, зато потом — только представь, Максим! — ты станешь настоящим ученым и будешь каждую неделю доклады делать. Да для тебя это будет как семечки!

Максим слабо улыбнулся.

Раньше меня на заседания никогда не пускали: не мое, мол, дело научные споры. Но в этот раз мы с Роськой уселись в первом ряду, и никто нам даже слова не сказал.

Степанов, правда, сдвинул брови, но промолчал.

— Я так волнуюсь за него, — прошептала Роська. — Вдруг он собьется? Они с Вероникой весь вечер репетировали, и он постоянно сбивался.

— Ничего, — успокоил я ее. — У него же текст с собой. Все хорошо будет.

Но Роська покачала головой, будто мало в это верила.

Но Максим не сбился. И доклад получился хороший. По крайней мере понятный, а то обычно такими словами рассказывают, что будто и не по-русски. Конференц-зал был полон. Пришли даже те, кто к науке никакого отношения не имел: братья Казариновы (они отвечали за лодки и катера), моя мама, которая работала в библиотеке, дядя Фаддей, тетя Света… И все слушали внимательно.

Но вот Максим закончил читать, и со всех сторон полетели вопросы, вопросы. А он стоял и не знал, что отвечать. Не то чтобы он растерялся, нет, но ведь никаких наблюдений за шуршунчиками проведено еще не было. Откуда он может знать, как они размножаются, что едят и какими группами живут.

— Какой ужас, — прошептала Роська, — Листик, он сейчас разревется.

Роська сама готова была разреветься. Да и мне было обидно: всем лишь бы критиковать! Попробовали бы сами хоть одного шуршунчика отыскать! Неужели никто не вступится? Но Вероника уставилась огненным взглядом в Степанова, папа о чем-то яростно спорил с Чоларией-старшим, а Смелый вообще куда-то исчез. Наконец поднялся Степанов. Он вышел на кафедру, пожал Максиму руку и что-то сказал. Максим кивнул и направился к выходу. Мы бросились за ним. У дверей конференц-зала стоял Леша Смелый. Увидев нас, он сказал Максиму:

— Слушай, старик, ты молодец, я готов поддерживать тебя до конца. — И он ринулся в конференц-зал — поддерживать.

— Что сейчас будет, Листик? — заглянула мне в глаза Роська. — Обсуждать будут, да?

Я пожал плечами:

— Вообще-то всегда при докладчике обсуждают.

— Они решили не травмировать мою психику, — мрачно пошутил Максим.

— Это нечестно, — нахмурилась Роська. — Я умру от расстройства и переживаний.

Не умрешь, — пообещал ей я. — Пойдемте!

Я повел ребят в свой кубрик — так я называл маленькую кладовку на самом последнем этаже. Двери у кладовки не было, но дверной проем загораживал тяжеленный шкаф на ножках. Я по-пластунски пролезал под ним и оказывался у себя, внутри. В кладовке было два окошечка, маленьких и узких, но выходящих прямо в конференц-зал. Я часто здесь сидел и слушал заседания, на которые меня не пускали. Окошки были прямо под потолком, над кафедрой, и поэтому я видел и слышал все.

— Ну, что там? Максим, подвинься, чего ты толкаешься?

— Я не толкаюсь.

— Ты мне плечо отдавил!

— Да тише вы! Роська, иди сюда…

В конференц-зале тоже была полная неразбериха.

— Уважаемые коллеги! — Степанов наконец перекрыл рев голосов своим басом. — Я призываю вас к спокойствию!

— Сколько шума наделал один мальчик! — хихикнула Роська.

— Тише, — шикнул Максим.

Мы притихли, притихли и в зале. Степанов заговорил:

— Бесспорно, открытие Максима Осташкина пока м-м-м… бездоказательно, на уровне гипотезы. Но мы не можем не согласиться, что, если эта гипотеза подтвердится, она совершит переворот в науке. Открытие нового вида! Да еще такого… своеобразного! Это не детские игры.

— А по-моему, как раз игры! — выкрикнул из зала Силин. До чего он противный! — У мальчика богатое воображение, и, учитывая обстоятельства его… в общем, вы понимаете, стресс и так далее… Может и не такое привидеться.

— Не путайте бабочку с навозной кучей! При чем тут обстоятельства, если он их видел?!

— Вероника Алексеевна! Я попросил бы без столь ярких сравнений.

— И все равно! — кричала Вероника. — У сотен детей на планете случаются… обстоятельства, но что-то никто до Максима не открыл шуршунов!

— Вот мне и интересно, — поднялся высоченный Георгий Чолария, сын Мераба Романовича. — Мы с вами спорим, шкуры рвем, ученые мужи с дипломами, со степенями, а ничего не увидели такого за этими звуками. А тут приезжает мальчик, живет меньше месяца, и вот вам — невидимые млекопитающие.

— Плохо смотрим вокруг себя, мало слушаем, — проронил его отец.

— Нельзя же отрицать очевидное! — вскочил Леша Смелый. — Каждый день мы сталкиваемся с этим звуком, и если Максимка прав… то мы просто чурбаны слепые!

— Алексей Дмитриевич! Это переходит все границы! — повысил голос Степанов. — Еще одно высказывание в подобном духе, и я попрошу вас покинуть зал. Вместе с Вероникой Алексеевной.

— Я уже пятнадцать минут молчу!

Я украдкой смотрел на Максима. Он сидел чуть-чуть отвернувшись от нас и сильно наклонив голову. Я подумал: наверное, не выдержал, плачет. Еще бы! Я бы уже там разревелся.

Но, оказалось, Максим и не думал реветь. Он водил по воздуху рукой, будто гладил кого-то, сидящего перед ним. А потом сказал нам:

— Пустите-ка, — и высунул руки в окно.

— Увидят! — дернулась Роська.

Я смотрел на папу и с высоты просил его глазами: «Ну заступись за него! Ну поверь!» — хотя я, может быть, и сам до конца не верил. Но мне очень хотелось, чтобы они были, эти невидимые шуршуны. И папа будто услышал меня! Он поднял руку, прося слова.

— Пожалуйста, Алексей Михайлович.

— Уважаемые коллеги, — сказал папа. — Я много думал об этом, и… знаете, что мне кажется? У нас два варианта: либо дать Максиму возможность доказать существование шуршунов, либо забыть раз и навсегда о самой теме сегодняшнего заседания.