и сам сказал, что в последнее время такое повторялось уже несколько раз. Если бы мы устроили хорошую двойную казнь, то, пожалуй, отбили бы у других охоту к самозванству. Двойная казнь — так сказать, угощение из двух блюд. Ведь все, что тебе остается сделать, — это вынести ему приговор. А также — позволить мне решить некоторые вопросы. Скажем, найти раба, чтобы в перерыве почистил котел, или...

— Кто здесь царь, я или ты?! — свирепо прервал его Полидект.

— О, ты! Конечно, ты. Но...

— Никаких «но»! Ты — всего лишь великий князь. И не забывай об этом, Диктис! Я уже решил: сегодня вечером будет только одна казнь — человека, которого схватили первым. Потом, завтра, мы вынесем официальный приговор второму. Что даст мне повод еще для одного приема в тронном зале. А я люблю приемы в тронном зале! И, заверяю тебя, завтра вечером мы также сможем хорошо повеселиться.

— Ладно, — угрюмо согласился Диктис. — И все-таки, часто ли приходилось нам отправлять в котел сразу двоих?

— Тем больше поводов растянуть удовольствие! — настойчиво возразил царь. — Стража! Уведите его!.. Видишь ли, Диктис, я полагаю, что излишнее расточительство к добру не приведет!

Два здоровяка с руками, напоминающими стальные клещи, поволокли Перси прочь. «Вот почему, — потерянно думал он, — вот почему они называют его «Царь-Философ Полидект!»

В конце зала над полом внезапно поднялась решетка, и Перси, точно кучку мусора, сбросили под нее. Яма была достаточно глубокой, чтобы он, шлепнувшись на дно, опять потерял сознание.

Придя в себя, Перси с трудом перевернулся на спину, потирая ушибы и морщась от боли во всем теле. Как бы там ни было, а с него достаточно — этот мир оказался определенно наиболее зловещим изо всех, какие только можно было вообразить.

Сквозь опущенную решетку пробивался слабый свет. Шатаясь, Перси поднялся и принялся осматривать свою камеру.

Вдруг кто-то ткнул его в живот, и он снова сел.

— Только посмейте дотронуться до меня, мистер! — послышался девичий голос. — Я вас немедленно прикончу!

Судя по интонации, в серьезности намерений незнакомки можно было не сомневаться.

— Простите! — пробормотал он, уставясь в кромешную тьму.

— Можешь не извиняться! Просто оставайся в своем конце камеры, а я буду — в своем. Ты тут не первый. Были тут всякие распущенные типы, и всем, конечно, хотелось сразу познакомиться со мной, А надо было сперва хорошенько подумать. Никогда еще не встречала таких наглецов! — Она говорила все с большим надрывом и в конце концов расплакалась.

Обдумав как следует ситуацию, Перси осторожно пополз в ту сторону, откуда доносились рыдания.

— Послушайте... — мягко начал он.

И... тут же получил удар в глаз.

Ругаясь на чем свет стоит, он отступил к противоположной стене. Он сидел, мрачно скрестив руки и проклиная весь род человеческий. Потом перешел исключительно на женщин, а затем, кивнув в сторону сидевшей напротив девушки, сосредоточил свой гнев на миссис Даннер, вложив в это всю душу.

Внезапно он почувствовал, что мокрое от слез лицо уткнулось ему в плечо. В смятении Перси отпрыгнул в угол.

— Знаешь ли, детка! — бросил он. — После того, как ты... я не желаю больше прикасаться к тебе.

— Ты только что упомянул миссис Даннер... Я слышала... Квартира 18-К?

— Да! Но как... — Тут до него дошло. — Так ты тоже... оттуда?

— Я убью эту бабу! — процедила она сквозь зубы. — В первый день, когда я здесь оказалась, я сказала себе, что выбью из нее каждую долларовую бумажку и каждый глоток виски, который она отхлебнула за мои деньги. Если, конечно, когда-нибудь вернусь туда... А на другой день я сказала себе, — если только вернусь! — что вообще не стану обращать на нее никакого внимания, а буду целовать тротуары, шестифутовых полисменов и санитарную технику. На третий день я вообще не вспоминала о ней, а вспоминала, как выглядят дома, улицы и все остальное. Но сейчас мне ясно, что я не вернусь никогда. И потому лишь молюсь, чтобы у меня все же появилась возможность пристукнуть ее...

Она опять заплакала; отчаянные рыдания вырывались у нее из груди, как будто ей выкручивали руки.

Перси осторожно повернулся к девушке и погладил ее по спине. Она не оттолкнула его, и тогда он обнял ее ласково и поцеловал. Какая-то грубая ткань, наброшенная на ее плечи, оцарапала его лицо.

— Могло быть и хуже, — тихо проговорил он. — Могло быть намного хуже, можешь мне поверить... Во всяком случае, мы нашли друг друга. Когда есть с кем поговорить, — значит, дела не совсем уж плохи. Так или иначе — мы земляки. А точнее — современники. Меня зовут Перси С. Юсс. «С» — значит, Сактрист. Я был владельцем ресторанчика, двумя третями которого владели наши кредиторы. А кто ты?

— Энита Драммонд. — Девушка выпрямилась и вытерла глаза краем одежды. — Энн. Я была балериной. Вернее, я еще только училась на балерину. И, конечно, немного подрабатывала то там, то тут... Эта квартира оказалась неожиданной находкой: она как раз устраивала меня по деньгам. Я с радостью плюхнулась на единственный стул, который отыскался в этой квартире, и тут заметила на полу клочок пергамента с какими-то стихами. Я начала их читать и задремала. А когда проснулась, оказалось, что я сижу на склоне холма, на стуле без ножек. И какой-то крестьянин со своей женой произносят надо мной странные заклинания. Смысл их был такой, что я должна исчезнуть, прежде чем навлеку проклятия на их посевы. Когда они увидели, что я открыла глаза, то набросились на меня, связали и утащили в свою хижину. Я пыталась им объяснить что-то, но они не пожелали ничего слушать!.. Кстати... Если хочешь... если ты не против выглядеть более прилично, то в углу, вон там — куча какого-то тряпья.

Перси шагнул, куда она указала, и обнаружил полдюжины изношенных накидок из овечьих шкур. Он выбрал одну из них — от нее сильно воняло, зато в ней было меньше насекомых, чем в прочих. Потом он вернулся к Энн. Да — теперь, в одежде, он чувствовал себя более уверенно. Хотя ему и не довелось размышлять о различных аспектах нудизма с тех пор, как он в костюме Адама прибыл сюда, в этот безумный мир.

К тому же он сейчас впервые почувствовал, что у нею