— бодр и свеж. Ну, улыбнись.

Она попыталась улыбнуться — кое-как получилось.

— Ого! — бросила Наденька у него за спиной. —Разговор принимает романтический оборот… Может, мне вас покинуть на часок, покавы тут пообщаетесь? Маменька, папенька по тебе определенно стосковались, вонкак глазищами пожирают…

Катя отчего-то легонько покраснела. Петра и самого бросило вжар — черт, до чего глазастое дите…

— Все нормально, Катя, — сказал он как могсолиднее. — Завтра обещали выписать.

— Вот радость-то… — тихонько пробурчала за спинойНаденька.

«А ведь у Пашки, сдается, непростые отношения с этимкиндером, — подумал Петр. — Отголоски чувствуются. Впрочем, это уже ине киндер вовсе, девушка прямо-таки, четырнадцатилетние нынче — существаакселерированные».

— Не язви, Надежда, — сказал он, необорачиваясь. — Оба мы с тобой не подарки, не отмахнуться от этого факта…что ж делать? Сосуществовать…

— Положительно вы, папенька, помягчели к ближним… —бросила дерзкая отроковица.

— А иди-ка ты погуляй, дитя природы, — сказалПетр. — Там, из коридора, проспект видно, машины ездят и люди ходят,пейзаж… Давай-давай, нам с матерью поговорить нужно.

— В самом деле, Надя… — обрадованно подхватила Катя.

— Слушаю и повинуюсь, — фыркнула девчонка, исчезаяза дверью.

Петр вздохнул не без облегчения. Катя порывисто встала,пересела на широкий подлокотник его кресла и крайне осторожно попыталась егопотрогать.

— Глупости, — сказал он, замирая от прикосновениятеплых ладоней. — Ничего не сломано, ничего не разбито. В памяти толькопровалы там и сям, но это пройдет, образуется…

— Врач мне подробно объяснял… Господи, ну зачем тебятуда понесло… — Она отстранилась, оглядела его, прижалась к плечу, прильнула,засыпав его лицо распущенными волосами. — Неделю к тебе не пускали, ядумала, они врут, что все нормально, всякое передумала…

Было в ее движениях и словах что-то странное — словно бы ипыталась дать волю чувствам, и боялась. Положительно, некая скованностьприсутствовала, Петр ее отчетливо чуял.

Он замер в Катиных объятиях, ощущая и радость и стыд: всеэто предназначалось другому. И бессвязное обрадованное лепетание, исомкнувшиеся на шее руки. И быстрые поцелуи, и неуловимо-нежный ароматнезнакомых духов. От этого стало особенно горько. Все было не его.

Но сейчас-то он был Пашка… Приходилось поглаживать ее поплечам и уверенно говорить что-то в ответ, успокаивать, пьянея от женщины своеймечты… Бог ты мой, как получилось, где он ее встретил? Почему ее встретил он?Пашка, которому все удавалось?

— Нет, правда, все в порядке?

— Хочешь, цыганочку спляшу? — усмехнулся он, сдувсо щеки прядь русых волос, щекотавших ноздри. — С выходом?

— Не надо, вдруг тебе еще нельзя… — всерьез испугаласьона.

— Все мне можно, — сказал Петр.

Она внезапно напряглась, отстранилась и заглянула в лицо:

— Что, хочешь…

— Что? — не понял Петр.

Она оглянулась через плечо на широкую смятую постель, глядяс немым вопросом, неуверенно пошевелила плечами, снимая легкий незастегнутыйпиджак.

— Не надо, — заторопился Петр, до которого толькосейчас дошло, и в виски бросилась жаркая волна. — Я не в том смысле…

И со стыдом понял: еще пара секунд — и не стал бы ееостанавливать. Даже просто смотреть на нее нельзя было спокойно. Прямо-такивзвыл мысленно — как жить с ней в одной квартире, день и ночь? Пашка говорил, ивсерьез… но разве так можно? Дело даже не в том, что это Пашкина жена. Главное,на нем сейчас личин а… Чужая шкура. Роскошная, но сути дела это ничуть неменяет…

— Ко мне приходили из милиции, — сказалаКатя. — Этакая рыжая майорша. Сегодня утром.

— Шевчук?

— Да, кажется… Паша, что-то случилось? Что-то не впорядке с… аварией?

— Вроде бы нет, — сказал он насколько могбезмятежнее. — О чем она, собственно, спрашивала?

— Кто обычно ездит на джипе… ездил, точнее. Несобирался ли ты увольнять Митю…

— Ну-ну? — поторопил он, расслышав легкую заминку.

— Сердиться не будешь?

— Ох, да что ты…

Катя решилась:

— Очень деликатно, но пыталась выяснить, не…кокетничала ли я с Митей. Я ответила грубовато, но чистую правду…

— Что — нет?

— Ну конечно, а как же иначе? Паша, это чистая правда…

— Господи, ну а кто в тебе сомневается? — сказалПетр, гладя ее по плечу. Вот, значит, какие зигзаги выписывает пытливаямилицейская мысль. Жена

босса кокетничала с шофером, и он, стервец, из ревностиподрезал шланги… В общем, не так уж глупо для людей, не знающих потаённогосмысла «аварии». Где-то даже логично…

— Паша, там что-то…

— Да нет, чепуха, — сказал он веско. — Онинынче дерганые и пуганые. Если бизнесмен, если авария и вдрызг разбитая машина— значит, покушение… Вздор. Помнишь, чтобы на меня когда-нибудь кто-топокушался? То-то. Катюша, успокойся. Завтра меня выпускают, и все будет впорядке.

Он поднял голову и заставил себя поцеловать ее в щеку вполнепривычно, как и подобает супругу с четырехлетним стажем. Катя замерла в егообъятиях, тихонько, тяжко вздохнула.

…Когда она ушла, Петр, воровато оглянувшись на дверь, прошелк холодильнику и достал плоскую бутылочку коньяка, подсунутого одним из«друзей». Набуровил себе в стакан граммов сто и жахнул.

Интрига оборачивалась совершенно неожиданной стороной. Катячто-то бесповоротно изменила в нем, что-то то ли сломала, то ли, наоборот,породила. Он не находил себе места и знал, что это не пройдет ни к утру, нивообще.

После деликатного стука заглянул доктор, но Петр решительноподнял голову:

— Вы можете меня сегодня больше не беспокоить?

— Конечно, конечно, голубчик… — покладисто отозвалсядоктор, исчезая за дверью.

И сразу же, словно получив некий сигнал, вошла Анжела. Однимпальцем нажала кнопочку замка, отрезав палату от внешнего мира, танцующейпоходкой приблизилась к постели и тоном обиженной девочки протянула:

— Павел Иванович, чем я вас прогневила? Даже несмотрите…

— Да ничем, господи… — где-то даже растерянно сказалПетр, соображая, что подтвердились и эти подозрения.

— У меня даже мелькнуло жуткое подозрение, что вы именя забыли, когда головой стукались…

— Ну, разве тебя забудешь? — бухнул он первое, чтопришло в голову из нехитрого арсенала ловеласов.