– Попрошу внимания! Согласно доносу, мы обыскали жилище вот этой женщины, Джаны, и нашли в нем пояс с ярко выраженными свойствами! Это заклятый пояс, и беременная женщина, однажды надев его, лишается ребенка!

Толпа загудела.

– На первом допросе Джана показала, что пояс сплел для нее Леон Надир… Так ли это?

Джана ревела, губы ее потеряли форму и не могли ни отрицать, ни подтверждать.

– Леон Надир, вы производили для Джаны пояс с подобными свойствами?

Хитро поставленный вопрос. Если бы он спросил, мой ли пояс в руках у судьи – уверенно бы ответил «нет».

Я промолчал. И мое молчание устроило медико-магического эксперта. Он кивнул и вернулся на свое место.

– Приговор будет оглашен в этом же зале, завтра, в десять утра! – сообщил судья.

Снова зашевелилась, загалдела публика. Я увидел, как стражники выводят Эда – тот совсем впал в отчаяние. Мои родители сидели по-прежнему неподвижно: мать, судя по лицу, ушла глубоко в себя, как улитка, забившаяся в ракушку.

Зато отец смотрел на меня со странным выражением, очень похожим на гордость.

Смертник

Да, я несовершеннолетний. Но и преступление особо тяжкое. А значит, завтра в десять утра в суде объявят, что голове не место на моих плечах. Это в лучшем случае. Потому что до сих пор не отменены старые законы, по которым за убийство с помощью проклятия или яда полагается мучительная казнь.

Лина все-таки выдала меня. Но почему пояс был другой?

Почему я не рассказал суду, как все было? Что Джана обманула меня, придумав сосновую лихорадку? Может, потому, что они мне заранее не верили?!

А Джана не такая дура, пояс она все-таки сожгла. Но кто-то, узнавший о том моем преступлении, подкинул ровно такую же улику заново – как отягчающее обстоятельство. И этот кто-то был маг, настоящий, могучий, куда искуснее меня или отца. Но зачем?!

Меня отвели в прежнюю камеру. Закрылась железная дверь, и несколько раз повернулся ключ в замке. Я невпопад вспомнил о своем магазине: что думают покупатели, ведь прежде никогда не случалось, чтобы магазин был заперт несколько дней подряд? Или весть уже разлетелась по городу и все-все знают, что я убийца?!

Потом я вспомнил, как смотрел на меня отец. Померещилось мне – или гордость в самом деле была в его взгляде?

Он рассказывал сказки о волшебниках-воинах и волшебниках-плутах. Он всю жизнь ждал от меня… чего? Что я стану магом, что я прокляну кого-нибудь на смерть?!

Я сел на узкую жесткую койку. На деревянном столе, темном, покрытом слоем жира, стояла кринка с молоком и лежала краюшка хлеба. Свет пробивался сквозь окошко под потолком – вечерний свет. Я попытался определить, который час – но не справился.

Не может быть, чтобы меня казнили сразу после приговора. Пройдет время. Пару недель или даже месяц. Я буду смотреть, как свет разгорается по утрам и гаснет по вечерам, и я буду счастлив; я буду спать, сколько захочу. И уже никто не погонит меня в школу и не заставит чертить порталы. Нет, все не так плохо; от приговора до казни можно прожить целую жизнь. Это нетрудно, особенно если ты молодой…

Но кто же проклял вихрастого Ойгу?

Луч из окошка, перечеркнутый тенью прутьев, передвигался по каменной стене как-то очень быстро. Коснулся кринки и хлеба на столе, поднялся выше, остановился напротив моих глаз. Я мигнул.

«Жить хочешь?»

Слова были выцарапаны на стене, хотя я точно знал, что секунду назад их здесь не было. Может быть, они были незаметны в полумраке, а теперь, в солнечном луче, проявились?

– Хочу, – сказал я шепотом, не зная, к кому обращаюсь. – Очень хочу жить.

«Тогда ныряй в кринку».

Я кулаками протер глаза. Луч поднялся выше, и новые слова оказались выцарапаны на стене прямо над старыми.

Я вспомнил рассказы отца.

В старину маги были повелителями людей и стихий. Они проходили сквозь стены и доставали с неба звезды. Они умели нырять даже в чашки с молоком; поэтому арестованных магов содержали, заковав в цепи и окружив графическими заклинаниями. И, разумеется, настоящему магу никто не предложил бы выпить молочка в тюрьме.

Это сказки.

Луч поднимался выше и делался тусклее, пока не пропал совсем. Слова на стене остались – едва различимые: «Жить хочешь? Тогда ныряй в кринку».

Я склонился над молоком. Оно было разбавленное, сразу видно, однако налили щедро – по венчик. Попробуй я в него нырнуть – то-то будет забавно: лужа на столе и на полу, одежда и волосы в молоке, а если повезет – еще и кринка разобьется…

Я встал и ощупал стену. Слова выцарапали здесь давным-давно, видимо, осколком камня. Может быть, здесь сидел сумасшедший. А может, это сарказм – кто-то, ожидавший приговора, как и я, горько шутил сам с собой. И тоже очень хотел жить…

Не прикоснувшись ни к хлебу, ни к молоку, я лег и зажмурил глаза. В минуты испытаний надежда и страх сменяют друг друга в такт движению огромного маятника. Сейчас пришла надежда: я все-таки несовершеннолетний, из хорошей семьи, меня многие знают. Многие заступятся за меня; возможно, меня приговорят к каторге, а оттуда можно бежать…

Почему-то я совсем не думал о том, что навет вскроется и все поймут, что на самом деле я не проклинал Ойгу.

* * *

Я проснулся на рассвете от того, что маятник качнулся.

На площади, куда выходило окошко моей камеры, строили деревянное сооружение. Строили тихо, стараясь никому не помешать визгом пилы или деликатными ударами молотка, вгоняющего гвозди торопливо, с какой-то виноватой суетой.

Но я проснулся не от звуков. Дикий ужас – вот что меня разбудило.

Конечно, строили помост и плаху.

А если нет? Если это торговая палатка или сцена для выступления заезжего театра?

В камере было серо, и я не видел слов, нацарапанных на стене. Прямоугольником выступало в темноте зарешеченное окошко; как же так? Еще несколько дней назад у меня впереди была жизнь, взросление, зрелость, старость, а теперь – ничего нет?! Я, как спичка, прогорел до конца… И умру за преступление, которое совершил кто-то другой?

В коридоре раздались шаги. Так рано, до десяти еще часа четыре, не меньше… Еще не объявили решение суда… Что это за шаги, может, караулы меняются? Там явно не один человек и не два, а целый патруль, кованые подошвы тяжело грохочут о камень…

Зазвенели ключи.

Потом я услышал, как входит ключ в замочную скважину на двери моей камеры.

Все