Странным образом даже история нашей жизни оказалась похожа на судьбу героев книги. Впрочем, об этом позже. Детство прекрасно тем, что перед тобой открыты все дороги, а вот по мере взросления пути постепенно закрываются. Выбор сокращается, нужно всё больше сил для того, чтобы что-то изменить. И так часто это приводит к разочарованию и усталости…

Кинг описывает последние дни летних каникул, путешествие подростков, которые решили отправиться в путь, чтобы найти тело своего погибшего товарища и получить за него вознаграждение.

Днём, взяв книгу в руки, я вышел из дома, сел на трамвай и поехал к заброшенному дому, который мы открыли для себя ещё весной. В два окна на первом этаже легко можно было пролезть, забор тоже был сомнительным препятствием. Мне хотелось подняться на чердак, сесть у слухового окна и читать. А это было не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Часть пола не была закончена, поэтому до лестницы, ведущей на чердак, нужно было добираться по узкой балке перекрытия. Сорвёшься вниз, и будешь лететь три этажа до бетонного пола. Не лучшая перспектива. Зато какой адреналин!

Помню, как шёл по этой балке, как силой воли унимал дрожь в ногах, старался не смотреть вниз, и какая радость была в тот момент, когда наконец-то добрался до цели. Ничто не сравнится с тем удивительным чувством, когда ты только что избежал опасности. Сейчас я бы сказал, что нечто похожее испытываешь после секса с любимой женщиной, но о сексе в то время я мог только мечтать.

Я был на месте. Небольшое тёмное помещение, покатая крыша, прямо можно было стоять только в центре, круглое слуховое окно. По углам и у окна валялись какие-то грязные матрасы, рядом с ними было разбросано много непонятных опалённых пузырьков. Тогда я не обратил на это внимание, а зря.

Я подобрался к окну, положил на матрас клеёнку, которую предусмотрительно взял с собой, портфель сунул под голову, лёг к слуховому окну, открыл повесть «Тело» и стал читать:

«Наверное, в жизни каждого из нас есть что-то такое, что имеет для нас первостепенное значение, о чем просто необходимо поведать миру; вот только, пытаясь сделать это, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием: то, что нам кажется важнее всего на свете, немедленно теряет свой высокий смысл и, облеченное в форму слов, становится каким-то мелким, будничным. Но дело ведь не только в этом, правда? Хуже всего то, что мы окружены глухой стеной непонимания, точнее, нежелания понять. Приоткрывая потайные уголки своей души, мы рискуем стать объектом всеобщих насмешек, и, как уже не раз бывало, наше откровение будет гласом вопиющего в пустыне. Понимание, желание понять – вот в чем нуждается рассказчик.

Мне только что исполнилось двенадцать, когда впервые в жизни я увидал покойника. Это было давно, в 1960 году… хотя иногда мне кажется, что с тех пор прошло совсем немного времени, особенно когда я вижу по ночам, как крупный град бьет прямо по его открытым, безжизненным глазам».

(Стивен Кинг, «Тело»)

Вот это и было единение с литературой. С самых первых слов, с первого обращения писателя. Я и сам тогда мало что рассказывал о себе. Один раз сообщил знакомому, что влюблён в девушку из старшего класса, что хочу сделать ей какой-нибудь приятный подарок, а он растрезвонил об этом повсюду. И как будто этого было мало, сел ещё рядом со мной на перемене и начал шутить на весь класс про жениха и невесту. И улыбался так гадко, неискренне, как улыбаются только те люди, которые не смеются в душе, а своими действиями просто пытаются получить общественное одобрение.

Я ему тогда ничего не ответил. Схватил его за затылок и приложил со всей силы головой о парту. Смех в классе тут же прекратился. Из разбитого носа шутника струилась кровь. Хорошо хоть учительницы не было, а то возникли бы проблемы. К слову, приятель оказался молодцом, не заложил меня, сказал, что упал. Но после этого случая о своих чувствах я уже никому старался не говорить.

И вот я подошёл к тому месту, где описывается, как герои перебирались через железнодорожный мост. К поездам у меня всегда было особенное отношение. Я люблю вокзалы, пыль тамбуров, запах креозота, люблю дыхание железнодорожных узлов, прерывистое, как у старого курильщика. Мне кажется, вокзалы – это лёгкие больших городов, это запах дороги, новых путешествий.

Ему было тридцать семь, он умирал от чахотки, захлёбывался кровью, смотрел в окно сквозь слёзы умиления и счастья на строящийся вокзал и видел, наверное, летящий по рельсам залитый солнечным светом паровоз, и чёрный дым, уползающий в ясное небо… И так светла была его мечта, столько юности и силы в ней.

Я и сам живу недалеко от железной дороги. Часто, когда была хорошая погода, я возвращался из школы пешком, поднимался на эстакаду, садился с книгой, смотрел на идущие вдаль в разных направлениях поезда, читал или слушал музыку. И в эти моменты чувствовал удивительное спокойствие. Все проблемы уносились в разные стороны по металлическим рельсам, и я понимал, сколько ещё дорог открыто передо мной. И главное: путешествие может начаться в любую минуту. Нужно только захотеть.

Я вспомнил эти свои ощущения, вспомнил, как перебирался на чердак в место своего уединения через пропасть по узкой балке, как колотилось моё сердце. И слова отзывались в сознании теперь совсем иначе. Они приобрели плоть, силу и стали частью жизни. Теперь я не просто читал текст, я как будто подглядывал за героями через замутнённое стекло сквозь время и пространство, и с каждым прочитанным словом очертания становились всё более отчётливыми.

Вслед за этим мозг мой будто электрошок пронзил, обострив все чувства до предела. Я услыхал шум летящего где-то самолета и даже успел подумать, как было бы замечательно оказаться там, на борту, сидя в мягком кресле у иллюминатора с бутылкой «кока-колы» и разглядывая блестящую, извилистую ленту незнакомой мне реки. Я видел каждую щепочку, каждое волоконце шпалы, на которую присел, а в уголке глаза поблескивал рельс, за который я все держался. Я отдернул руку – ладонь продолжала вибрировать, как будто тысячи мелких иголок пронзили одновременно нервные окончания. Слюна во рту приобрела вкус свернувшегося молока и стала какой-то наэлектризованной. Но самое ужасное то, что я не слышал приближающегося поезда, поэтому не мог понять, откуда он появится – сзади или спереди, и на каком он расстоянии. Это был поезд-невидимка, единственным признаком которого оказался дрожащий рельс. Перед глазами промелькнула жуткая картина: растерзанное тело Рея Брауэра, сброшенное в придорожную канаву. И нас ждет то же самое, по крайней мере, меня с Верном, а может, лишь меня одного. Мы сами заказали себе похороны.

Последняя мысль вывела меня из оцепенения, и я вскочил на ноги. Со стороны я был, наверное, похож на чертика из табакерки, но самому мне мои движения казались ужасно медленными, как при подводной съемке, когда кинокамера следит за водолазом, медленно поднимающимся на поверхность с глубины в пятьсот футов.