Однако на поверхность я так или иначе всплыл, стряхнув с себя оцепенение.

– ПОЕЗД!!! – не своим голосом заорал я и, окончательно выйдя из паралича, рванулся с места.

Голова Верна дернулась, словно от удара током. На лице его мелькнуло искреннее изумление, но, увидев, как я сломя голову перепрыгивал с одной шпалы на другую, он мгновенно понял, что это не шутка, и тоже бросился бежать, уже не смотря под ноги.

Неожиданно меня охватила какая-то глупая ненависть к Крису: этот хмырь уже был в безопасности. Я увидел, как он, далеко-далеко впереди, на противоположном берегу, склонился, чтобы пощупать рельс.

Моя левая нога вдруг провалилась в пустоту. Я выкатил глаза, неуклюже взмахнул руками, но тут же восстановил равновесие и опять помчался, теперь уже сразу вслед за Верном. Миновав середину моста, я, наконец, услышал поезд. Он приближался сзади, со стороны Касл-рока. Звук этот, поначалу низкий и невнятный, становился с каждой секундой громче, и уже можно было разобрать отдельно рев мотора и мерный, вселяющий ужас перестук колес по рельсам.

– А-а-а! – заорал Верн.

– Беги же, дьявол! – крикнул я, подталкивая его в спину.

– Не могу! Я боюсь упасть!

– Быстрей!

– А-а-а… КАРАУЛ!!!

Но он и в самом деле побежал быстрее. Его голая потная спина с торчащими лопатками мелькала у меня перед глазами, мышцы ходили ходуном, а позвонки то выпирали, то куда-то проваливались. Он, так же, как и я, не выпускал из рук свернутые в скатку одеяла. Вдруг он чуть-чуть не оступился, притормозил, и мне пришлось еще раз хлопнуть его по спине.

– Больше не могу, Горди! – взмолился он. – А-а-а… Мать твою!!!

– Быстрее, сукин ты сын! – взревел я, внезапно с ужасом ловя себя на мысли, что мне вдруг… начинает это нравиться.

Подобное ощущение я испытал только однажды, да и то когда напился в доску. Мне нравилось погонять Верна Тессио, словно теленка, которого ведут на бойню…

Поезд загрохотал уже совсем близко – вероятно, он находился сейчас у разъезда, где мы швыряли камешки в семафор. Я ждал, что мост вот-вот завибрирует, и это будет конец.

– БЫСТРЕЙ ЖЕ, ВЕРН! БЫСТРЕ-Е-ЕЙ!!!

– О Боже, Горди, Боже, Боже… А-А-А!!!

Воздух прорезал оглушительный, протяжный гудок – это был голос самой смерти: У-У-У-А-А!!!

Гудок на секунду оборвался, и я скорее не услышал, а всей кожей ощутил крик Тедди и Криса: «Прыгайте! Прыгайте же!» В тот же миг мост задрожал, и мы с Верном прыгнули.

Верн приземлился в песок у самого берега, а я скатился по откосу прямо на него. Поезда я так и не увидел. Не знаю даже, заметил ли нас машинист. Спустя пару лет я предположил, что, может быть, и не заметил, однако Крис сказал на это: «Вряд ли он стал бы так гудеть, лишь только чтобы попугать ворон…» А почему бы, собственно, и нет? Так или иначе, тогда это было совершенно не важно. В момент, когда поезд проходил мимо, я закрыл ладонями уши и чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не слышать оглушительного грохота и лязга, не ощущать обдавшей нас волны раскаленного воздуха. Взглянуть на него не было ни сил, ни желания. Состав оказался длиннющим, но я на него так и не посмотрел. На шею мне легла теплая ладонь, и я сразу понял, что она принадлежала Крису.

Когда поезд наконец прошел (вернее, когда я удостоверился, что он прошел), только тогда я все еще опасливо поднял взгляд. Наверное, точно так же солдат высовывается из блиндажа после долгого артиллерийского обстрела… Верн, дрожа всем телом, лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами, положив руки нам на плечи. Верн поднял голову, все еще дрожа и нервно облизывая губы.

(Стивен Кинг, «Тело»)

Уже начинало темнеть, я закрыл книгу, рассказ подошёл к концу, начинать новый пока не хотелось: нужно было, чтобы улеглись впечатления. В голове флэшбэками проносились сцены из произведения. В этот момент я и услышал шаги снизу.

Я достал маленький фонарик, который всегда носил с собой, включил его и осмотрелся. Ничего хорошего я не увидел, разбросанные вокруг матрасы и обожжённые колбы явно намекали на то, что люди здесь бывают. Использованные шприцы в углу не оставили никаких сомнений. Я тогда панически боялся наркоманов. Слишком много историй слышал на кухне от родителей и бабушки про захоронения в парке, отрубленные головы, безжизненные тела в подъездах. Семейными хитами были программы «Дорожный патруль» и «Криминальная Россия». А после одной летней истории страх мой вырос до невероятных масштабов.

Мы тогда ходили с отцом каждый день на утреннюю пробежку, после чего купались в местном пруду. Я плавать там, честно сказать, не очень любил: вода как-то странно пахла, протухла будто; а вот папа купался регулярно. Он в этот момент был очень довольный. Входил в воду он всегда с каменным лицом, памятник напоминал. Плыл спокойно, брассом, лицо оставалось таким же каменным, классически недовольным. И только когда отец вылезал на сушу, он начинал немного улыбаться, а когда вытирался – издавать ртом непонятные звуки, похожие отчасти на урчание. Папа делал так только в самые приятные моменты. «Ушёл в себя!» – говорила бабушка, а мы с братом называли это состояние «чесать нёбо языком». Чем чаще отец делал это за день, тем довольнее он был. Впрочем, в тот день почесать нёбо языком после купания родителю не довелось.

Как обычно после зарядки и небольшой пробежки мы добрели до пруда. Я с братом остался на берегу, а отец начал переодеваться. Натянув плавки, каменно зашёл в воду, монументально разрезал пузом зеркальную поверхность пруда и поплыл, делая основательные спокойные гребки. Однако в этот раз помимо стандартных любителей окраинных московских водоёмов было двое других персонажей. На уазике с народным названием «буханка» они подъехали почти к самой воде, вышли из машины и стали переодеваться. Причём не в обычные плавки, а в полные гидрокостюмы, сзади повесили баллоны, нацепили маски и тоже монументально вошли в воду с другой стороны пруда.

Их не было видно минут пять, наверное. Отец уже развернулся и поплыл к берегу, вот тут их головы и показались над поверхностью. Только почему-то их было уже не две, а три, и третья была совсем странная. Волосы в водорослях и иле, лицо под водой…

Навсегда запомню этот грязный спортивный костюм, натянутый, как кожа на барабане, на неправдоподобно раздутом теле. В тот момент я посмотрел на мир немного иначе. Отец, выходивший из воды, брат, мама, мои родные и близкие, столь дорогие сердцу люди, случайные прохожие, водолазы из судебно-медицинской экспертизы, да и я сам – все представились мне вот такими мешками с костями, затянутыми в грязные спортивные костюмы. А чёрный полиэтилен – единственной реальностью, оставшейся после всех надежд и устремлений.