Ему вдруг вспомнилось, какой была Изабель, когда он обнимал ее. Распущенные длинные волосы, черные как вороново крыло… И удивительно ясные синие глаза, смотревшие на него с надеждой. А ее фигура, ее чудесное тело, которое она так настойчиво ему предлагала… Ох, если бы Данте не прервал их интимное свидание…

Поднявшись на ноги, Маркус подошел к окну, находившемуся позади пыльного дубового стола. Он чувствовал, что охранники следят за каждым его шагом, за каждым движением. Что ж, ничего удивительного, ведь именно для этого они здесь и нужны.

Но, что же все-таки происходит? Какая-то бессмыслица… Ясно одно: Данте Блэк хочет обвинить его в краже картины Гейнсборо и в нападении на одного из служителей. Но зачем ему это?

Впрочем, Маркус не очень-то хорошо знал аукциониста. Ему было известно, что Данте одно время обслуживал аукционы «Бонэмз». Более того, Данте Блэк являлся там главным аукционистом до тех пор, пока не поползли слухи, что он не поладил с самим Томасом Доддом, совладельцем фирмы и лучшим другом «Бонэмз». После этого Данте занялся распродажей имущества богатых покровителей искусства, почивших в бозе. Маркус посетил множество аукционов, проводившихся Данте за последний год. И вот сейчас… Почему-то аукционист вдруг решил обвинить его в преступлении. Но почему, зачем?.. Ведь они ни разу не ссорились, не сказали друг другу худого слова. Напротив, Данте делал неплохую прибыль на тех произведениях искусства, которые он, Маркус, приобретал на его аукционах.

Враждебное поведение Данте казалось очень странным, совершенно нелогичным. Если, конечно, он не работал на кого-то другого, на человека, желавшего уничтожить Маркуса Хоксли.

В дверь тихонько постучали. Один из охранников спрятал пистолет в карман и приоткрыл дверь. Затем, не оборачиваясь, подал знак другому охраннику, чтобы тот тоже убрал оружие.

Через несколько секунд дверь широко распахнулась, и в библиотеку вошел Эдвард Камерон, граф Молверн. К изумлению Маркуса, охранники тотчас исчезли и закрыли за собой дверь.

— Рад видеть вас, лорд Молверн, — приветствовал графа Маркус.

Камерон шагнул к нему и, дрожа от гнева, процедил:

— А я не очень-то рад встрече, мистер Хоксли. Но вы, похоже, ожидали меня, не так ли?

Маркус с усмешкой пожал плечами:

— Да, пожалуй, ожидал. Но не так скоро.

— Ваша самоуверенность и наглость не имеют пределов, мистер Хоксли. Моя дочь здесь, внизу. И, как принято говорить, от ее репутации полетели пух и перья, а будущее ее погублено. И все из-за того, что она заступилась за вас. У вас есть что сказать на это?

— Поверьте, лорд Молверн, между леди Изабель и мной ничего особенного не произошло. Клянусь честью, я…

— Вашей честью?! — взревел Камерон. — Насколько мне известно, мистер Хоксли, у вас давно уже нет чести, во всяком случае — последние десять лет. Я никогда не проявлял к вам ничего, кроме доброты и уважения, но это было много лет назад. Мне стало известно о вашем неблаговидном поведении, но я наивно верил, что вы изменились. Увы, оказалось, что вы начисто утратили какие-либо представления о морали, если, конечно, у вас когда-нибудь имелись такие представления. Ведь всем известно, что вы погубили нескольких невинных молодых женщин.

— Я никого не губил. Что же касается вашей дочери, то между нами ничего не было.

— Значит, вы готовы признаться в том, что украли картину? — осведомился граф.

— Нет, ничего подобного.

— То есть вы хотите сказать, что находились наедине с Изабель в то время, когда была совершена кража?

— Да, совершенно верно. Но еще раз говорю: между нами ничего не происходило.

Граф ненадолго задумался, потом заявил:

— Поверю ли я вам, мистер Хоксли, или нет, сейчас это уже не имеет значения. Увы, слишком поздно говорить об этом. Всего несколько минут назад Изабель призналась в том, что ее застали в чрезвычайно двусмысленной ситуации вместе с вами. И сказала она это в присутствии лорда и леди Ярмут и лорда Уоллинга. Стоит ли говорить, что теперь лорд Уоллинг ни за что на свете не возьмет Изабель в жены?..

— В таком случае ваш Уоллинг — редкостный болван, — заметил Маркус.

Граф тяжело вздохнул и пробормотал:

— Я же сказал, что теперь это уже не имеет значения. Выбора не остается. Вы должны жениться на Изабель, и сделать это надо как можно быстрее.

Маркус почувствовал, как невидимая петля стягивает его шею.

— А я все гадал: когда же вы, Камерон, заговорите об этом? — Он ослабил узел галстука, вдруг ставшего ужасно тесным; у него возникло ощущение, что он задыхается.

— А теперь, мистер Хоксли, когда вы получили свое алиби, вы поступите с моей дочерью достойно? — осведомился граф.

Маркус медлил с ответом. Он прекрасно понимал, что Изабель спасла его. Как бы ни отвращала его перспектива брака, алиби было ему необходимо. Он слишком хорошо сознавал, что был бы первым подозреваемым в краже полотна Гейнсборо, если бы не заявление Изабель. Данте приложил максимум усилий, чтобы доказать его вину. И он, Маркус, был вынужден признать, что очень благодарен Изабель. Следуя своему безумному плану, она заявила, что находилась наедине с ним в тот момент, когда была совершена кража. Однако его ужасно смущала ее ложь — ведь она сказала, что у нее с ним была грязная интрижка. И теперь ее репутация была погублена. Единственное, что он мог бы сделать для нее, — это восстановить ее с помощью брака. Хотя такой брак был бы не столь желанным в глазах ее отца, как союз с титулованным лордом Уоллингом. Пожав плечами, Маркус проговорил:

— Я соглашусь на любые условия.

— Прежде чем я скажу об этом Изабель, я хотел бы поговорить с вами как мужчина с мужчиной, — заявил граф. — Не секрет, что я очень надеялся на лорда Уоллинга — полагал, что он станет подходящей партией для моей дочери. Увы, теперь это невозможно, поэтому мне надо спасти ее хоть как-то…

«Интересно, как сама Изабель примет эту новость? — подумал Маркус, невольно усмехнувшись. — Верно говорят, что жизнь полна иронии. Пытаясь избежать нежеланного брака, бедняжка угодила в другую западню».

Когда лорд Камерон с дочерью возвращались домой из особняка Уэстли, на улицах уже стемнело. Голова у Изабель ужасно болела, и боль с каждой минутой усиливалась. Отец же за все время пути не проронил ни слова. Он молча смотрел в окно экипажа, и все его поведение свидетельствовало о том, что он весьма удручен произошедшим. Впрочем, Изабель такое поведение отца вполне устраивало, хотя очень хотелось спросить, что произошло между ним и Маркусом Хоксли.

Когда карета подкатила к их особняку на Парк-лейн, пошел мелкий холодный дождь, окутавший майский вечер унылым серым покрывалом, что вполне соответствовало ее настроению. Тяжело ступая, Изабель поднялась следом за отцом по ступеням парадного крыльца и вошла в мраморный холл.