Безропотная Соня, которую совсем еще недавно Арине было искренне жаль, теперь вызывала куда меньше сочувствия. Если бы ее приятель был не настолько тупым, если бы не напился до отключки мозга, если бы, если бы, если бы… Может, и прав Кащеев, что держит жену в ежовых рукавицах? Есть за что. Правда, это он еще не знает, что Витя мог бы выжить. И лучше бы ему этого так и не узнать…

* * *

Звонок у калитки кащеевского дома был не то чтобы совсем новый, но — чистенький, аккуратный, проводочки спрятаны, из зеленой, под цвет ворот, коробочки весело сияла беленькая кнопочка. Нажатие отозвалось в доме слабой, но мелодичной трелью. Арину накрыло ощущение дежавю: так же она нажимала кнопку звонка у той питерской калитки. Только тот дом подслеповато щурился сто лет немытыми окнами, а этот — бодро сиял прозрачным блеском чистых стекол. Но, как и тогда, в Питере, здесь, в кащеевском доме на звонок никто не отозвался. Калитка, когда Арина ее толкнула, не подалась. Только за тюлевыми шторами мелькнула темная тень.

Или показалось?

Передернувшись, чтобы прогнать неприятное ощущение, Арина позвонила в соседнюю калитку. Открывшая ей полная румяная женщина звалась Тамара Степановна, и поговорить была не то что готова, а прямо-таки рада. Да и то сказать; какие у нестарой еще, но одинокой пенсионерки развлечения — кроме телесериалов да сплетен? Даже если сплетни не злые, а совсем наоборот. Это, наверное, от человека зависит, подумала Арина: кто-то видит грязную лужу, а кто-то — весеннее солнце над ней. И любители перемыть соседские косточки так же: один сосредотачивается на самых неаппетитных подробностях — скажешь гадость, сердцу радость — другой же наоборот, видит в людях сплошные добродетели. Кащеевская соседка относилась к вторым. И рассказывала очень охотно:

— Ой, такой добрый… Хотя и рос не в царских палатах, их дом во-он там, в соседнем переулке, Зинаида там сейчас одна управляется. Отец-то их бросил, когда Фимке лет восемь, что ли, всего было, нашел себе помоложе да покрасивее. Правда, помогать помогал, только Зинаида всегда говорила — копеечки от него не возьму, чтоб он сдох под забором. И ведь как в воду глядела. Он после одной крали другую нашел, потом еще одну — правду говорят, седина в бороду, бес в ребро. Да силы-то уже не молодые, вот у него удар и случился. Прям на улице, а люди думали — пьяный лежит. Под забором, как Зинаида и кляла. Когда поднимать-то его стали, а он уж холодный весь. А дом-то вот этот вот, — она махнула рукой в сторону соседнего дома, — его, раз Федор ни на одной из своих краль не женился, дом Фимке достался.

— Серафиму Федоровичу?

— Ну да. Он как с армии вернулся, так от матери и съехал. Ее-то дом хоть и рядышком, а все ж отдельное жилье. Да и хороший дом, получше, чем у Зинки, Федор-то рукастый был, все сам мастеровал, въехал в халупу-развалюху, а хоронили когда, дом справный уже такой стоял — чисто терем, на загляденье. Да и Серафим Федорович в отца удался, то тут починит, то там приладит чего. Аккуратист!

Бесконечные излияния о том, какой хороший был мальчик Фима, какой тихий, какой вежливый и послушный, каким стал мужчиной приличным, не то что некоторые, казалось, могут тянуться бесконечно. Арина вежливо поддакивала, охала и ахала, кивала и разве что руками, изображая заинтересованность, не всплескивала. Только минут через пятнадцать удалось свернуть разговор в нужную сторону — вставив в одну из кратких пауз сочувственную фразу на тему: вот ведь даже такому приличному человеку и так не повезло, экая трагедия.

Тамара Степановна же вместо ожидаемой порции охов и вздохов поджала губы:

— Переживал он, да, ничего не скажешь… Хотя мог бы и не принимать так-то уж близко. Витя-то ведь, может, и не его был, а он все равно…

— Как — не его? — изумилась Арина.

— Да ну! — соседка пренебрежительно махнула крепкой мозолистой ладонью. — Сонька ж вокзальная, и даже когда Серафим Федорович ее пригрел, отмыл, обиходил — все равно. Ну вы ж понимаете? Свечку я не держала, и вела себя она тише воды ниже травы, да только в тихом-то омуте — знаете, что? Шалава — она всю жизнь шалава. Не везло ему, в общем.

Скрюченная в углу студийного дивана фигурка, которую Арина помнила, была совсем о другом, совсем не о чертях, что водятся в тихом омуте. Но соседям, ясен пень, виднее. Соседи даже не подумают задаться вопросом: а чего это «невезучий» мужик не подыщет себе наконец кого поприличнее, а продолжает пригревать вокзальных побродяжек? Таких, кто, весьма вероятно, станет тянуться к прежней вольнице. Но соседи будут одновременно восхищаться добротой благодетеля, осуждать облагодетельствованных за отсутствие благодарности и прочие, реальные или надуманные грехи. И, разумеется, искренне сочувствовать «невезучему».

— И много таких тут побывало? — поинтересовалась Арина. — Ну раз вы говорите «не везло».

Тамара Степановна углядела в вопросе нападение на обожаемого Серафима Федоровича и рьяно кинулась на защиту. Точно в соответствии с Ариниными размышлениями:

— Что ж ему, век бобылем вековать? И ведь такой добрый, такой заботливый! Приведет бедняжку — голодную, холодную, а то и с синяками, отогреет, откормит, приоденет — ну все для нее. А бедняжка после — фьюить, хвостом махнула и усвистала. И так каждый раз. Сонька-то задержалась, потому, надо быть, что Витенька родился, да толку?

Арина вздохнула:

— Вы хоть кого-нибудь помните? Из тех, кого он до нее приводил?

— Чего это вам эдакое знать понадобилось? — еще подозрительнее нахмурилась соседка. — Ну Лерку помню, на нашем рынке сейчас стоит, шалава та еще, сразу ясно было, что не приживется. Ну эту вроде помню, как ее, чернявая такая, не то Алина, не то Анжела, тоже… — она сплюнула. — Детдомовская была, ну сама так говорила, сказала, родню какую-то отыскала, и уехала. Может, и наврала, эти девки — они такие! Ну кого еще?

Соседка назвала еще три-четыре имени, Арина аккуратно записала, понимая, впрочем, что смысла в этом нет, вся информация состояла из «может» и «вроде бы». Но бывают же еще и «а вдруг»?

* * *

Покинув словоохотливую соседку, Арина бросила еще один взгляд на кащеевский дом. За чисто промытыми стеклами совершенно определенно кто-то двигался. Соня? Нет, пожалуй, нет. Темная, едва различимая фигура была довольно высокой. Должно быть, сам хозяин.

Она подошла к калитке, ткнула в беленькую кнопочку. Звонок был слышен отчетливо, но, как и час назад, распахивать перед Ариной двери никто не спешил. Она позвонила еще раз, потом толкнула калитку — та начала открываться. Медленно, неохотно, словно держал ее кто. Должно быть, в прошлый раз я ее слишком слабо толкнула, подумала Арина, не веря сама себе, потому что час назад калитка совершенно точно была заперта! Что за чудеса? Кащеев играет в какую-то странную игру? Или все проще? Вот эти следы возле калитки — явно от коляски. И, кажется, в прошлый раз их не было. Соня пошла гулять с маленькой Викой? Арина огляделась: ни Сони, ни коляски видно не было.

Впрочем, какая разница! Главное — сейчас калитка открыта. Можно не топтаться под забором, а подняться на крыльцо, постучать, попроситься «поговорить».