А пока по приказу командира «Славы» в кормовой бомбовый погреб башни главного калибра и в правый и левый кормовые бомбовые погреба шестидюймовых орудий были заложены по восемь шестнадцатифунтовых тротиловых патронов в деревянных ящиках. Затем были заготовлены по три запала на каждый ящик с длинными бикфордовыми шнурами из расчета на время горения в тридцать минут. Около получаса «Слава» держалась у входа в канал под машинами, ожидая прохода вперёд «Гражданина».

Примерно в половине второго пополудни «Слава» застопорила ход, медленно идя вперёд по инерции, а лейтенант Зиберт получил приказание зажечь фитили и покинуть корабль. Убедившись в том, что все вышли, он лично спустился в кормовой погреб башни главного калибра и удостоверился, что фитили горят хорошо. Через пару минут каперанг Антонов отпустил всю машинную команду, рулевых и сигнальщиков, оставив лишь пять офицеров да несколько ординарцев. В половине второго пополудни «Слава», всё ещё двигаясь по инерции, подошла ко входу в канал.

Спустя ещё десять минут на шканцах командир собрал летучий судовой совет из старшего офицера и старших специалистов, которые кратко доложили о положении в своих частях. Через две минуты после доклада командиров боевых частей о том, что корабль готов к подрыву и это произойдёт через восемь минут, последние двенадцать матросов, пять офицеров и командир броненосца, предварительно обойдя палубы и убедившись, что никого из живых на корабле не осталось, покинули линкор и перешли на державшийся у кормы с левого борта миноносец «Сторожевой».

Позже, уже в Кронштадтском Военно-Морском Госпитале, навестившие Михаила товарищи из команды «Славы» рассказали ему, что взрыв кормовых погребов «Славы» раздался около двух часов пополудни и сопровождался столбом дыма высотой не менее двухсот метров и сильным пожаром на корме. Спустя несколько минут последовал второй взрыв и третий, которым оторвало корму, после чего корабль погрузился кормой до башни орудий главного калибра.

Пожар на «Славе» всё усиливался. Впоследствии с ещё остававшихся в Моонзунде миноносцев и крейсера «Адмирал Макаров» сообщили, что корабль продолжал гореть до трёх часов утра пятого октября, причём пожар сопровождался всё время взрывами, некоторые из которых были очень сильными.

Позже стало известно, что выгоревший остов корпуса броненосца «Слава», как только позволил остывший металл, подвергся набегу местных рыбаков, которые тащили с корабля всё, что только можно. Потом их сменили немецкие трофейщики, демонтировавшие более крупногабаритные части, преимущественно бронзу и винты корабля. В 1926 г. латвийское правительство дало концессию частному судоразделочному обществу на разрезку корабля на месте. К 1931 г. от «Славы» остался только железный остов. Впоследствии, разделяя его на части подрывом пиропатронами, подняли наверх отдельные фрагменты корпуса и внутренних конструкций. В морском музее Таллина до сих пор хранится фигура орла, который значится как орёл со «Славы».

Иллюстрация 7. Линкор «Слава»: погибаю, но не сдаюсь!

Подвиг и трагическая гибель броненосца «Слава» были забыты на долгие десятилетия. В сознании людей их заслонили куда более громкие события конца 1917 и 1918–1920 годов – эпохальная Великая Октябрьская Социалистическая Революция и братоубийственная Гражданская война. И всё-таки броненосец «Слава» и его экипаж достойны и песен о них, которые никто не спел, и стихов, которые никто не написал, и фильмов, которые никто не снял!

Иллюстрация 8. Погибшая «Слава». 1920-е годы.

После того, как Михаил выписался из госпиталя, он служил в Отдельной морской бригаде Балтийского Флота и в её составе участвовал в десантных операциях против войск генерала Юденича, рвавшихся к Петрограду. Последней такой операцией стало подавление мятежа на форте Красная Горка, где он получил серьёзное ранение в грудь и в ногу. Михаил снова оказался в госпитале, но на этот раз медкомиссия, несмотря на то, что раны хорошо затянулись, комиссовала его вчистую.

Случилось это в декабре 1919 года. Тогда-то Михаил и решил вернуться в родную деревню, которая встретила его не слишком приветливо. За эти годы умерли его родители, и он остался совсем один. Сам Михаил так сильно изменился, став каким-то мрачным и нелюдимым, что людям потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть к нему, а ему, соответственно, к односельчанам и стать для них простым пастухом по прозвищу Михалёк, которое он получил ещё в детстве.

Ему ещё повезло, что его комиссовали именно в этот момент, так как вскоре после этого был издан запрет на демобилизацию личного состава флота. Уж тогда-то Михалёк точно попал бы под жернова истории, оказавшись в круговороте Кронштадтского мятежа, ведь он лично знал зачинщиков и руководителей этого бессмысленного бунта и, скорее всего, пошёл бы за ними. А чем всё это закончилось, всем известно – были расстреляны не только причастные к мятежу офицеры, матросы, солдаты и рабочие, но и ни в чём не повинные люди.

Михалёк понимал, что сарафанное радио разносит подобные истории быстрее скорости артиллерийского снаряда. Потому и молчал, создавая образ человека необщительного и не вполне адекватного. Так ему было спокойнее. А односельчане списывали его поведение на последствия от боевых ран и относились к нему снисходительно.

От одиночества и необходимости быть скрытным, а иногда и циничным в своём поведении сердце Михаила огрубело и словно покрылось непробиваемым ледяным панцирем, а все чувства как будто притупились.

И вот сейчас Герка своей непосредственностью и невероятным оптимизмом словно растопил лёд в сердце одинокого пастуха. Михалёк чувствовал, что ему легко общаться с этим мальчишкой, как будто они почти ровесники. И тогда Михалёк вдруг подумал о том, что ему необходимо создать свою собственную семью, чтобы у него непременно был бы вот такой славный сынишка, как Герка… «Как знать, – подумал Михалёк, – может, когда-нибудь и я найду своё счастье? Да, но мне ведь уже 45 лет…»

Впрочем, время не стояло на месте, и пастух начал собирать своё стадо и готовить его к перегону на колхозный двор. Герка помогал ему как мог, уговаривая коров следовать командам пастуха. Самое забавное, что коровы его слушались и относились к нему с нескрываемой нежностью. Больше всего Герка понравился корове Зойке. Она подошла к нему, наклонила голову и уткнулась своим большим мокрым носом в его ладонь, а Герка погладил её и поцеловал в лоб.

– Михаёк, – нерешительно заговорил Герка, – проводи меня, пожалуйста, до дома, а то вдруг гуси опять на меня нападут или ещё какая напасть случится.

– Конечно, провожу, – улыбнулся Михалёк, – пойдём, а то мама тебя, небось, уже по всем улицам ищет. Скоро