и лучший друг молодого ещё тогда Антона Павловича – руководитель комсомольской ячейки сельскохозяйственного техникума, в котором они оба работали, чирканул нужную бумажку «кому надо», тот в свою очередь её передал «кому следует» на стол, на котором она была подписала и проштампована руководителем образования и просвещения города, а затем – и самим Жлобинским мэром. Учебное заведение было очень быстро перепрофилировано, повысило свой учебный обучающий статус – техникум стал сразу институтом – и получило название «ИММиФ». Обучением сразу трёх загадочных специальностей, а потому сразу же ставшими модными среди молодых, решающих в какую сторону им сделать свой ответственный жизненный шаг, занимался новоиспечённый «дворец новых наук». Институт Менеджмента Маркетинга и Финансов был тёзкой и филиалом – румынского, отроду которому был всего годик и являющимся в свою очередь тоже филиалом, только уже шотландского колледжа с таким же названием – на гэльском. Новое руководство новейшего учебного заведения, старое сменилось полностью, решило, что часть гуманитарных наук совершенно лишняя. В том числе – и история. Так Антон Павлович остался без работы. Под заявлением о его увольнении в связи с сокращением штата стояла подпись директора – его лучшего друга, который вскоре начал подкатывать к порогу института уже не на старенькой крашеной-перекрашеной шестёрке, а на чёрной девяносто девятой – «целлофан». Не иначе так быстро, по-старому – «выслужил», а по-новому – заработал. Одеваться тоже стал он совсем по-другому – две лакированные пары ботинок под крокодилью и питонью кожу чего стоили и кожаное же пальто до пят. Чего нельзя было сказать о Антоне Павловиче. Он был просто ошарашен свалившимися на его голову обстоятельствами, раздет ими догола, растерян и предан, прям как Сталин в далёком военном июне. Работа по призванию была отнята, больше никто в Жлобине не нуждался в услугах классического «ксенофонта». Скудных сбережений хватило лишь на оплату комнатёнки в заводской общаге. И то – всего на три месяца. Прибавить ко всему этому резко отвернувшуюся от него дочь и новость – зубодробильную, нокаутирующую – что «лариска» с лучшим другом оказывается давно уже того …

Мытарства и душевные терзания Антона Павловича прервались только в России. Туда он от них рванул не с радостью, а скорее бежал от абсолютного отчаяния. Сразу в пахоту. Озимые, подсолнечник, кукуруза. Сеялки, бороны, культиваторы. Трактора, комбайны, самосвалы. Сорняки, вредители, засуха. Пестициды, гербициды, удобрения. Запчасти, семена, солярка. Сменил направленность своей профессиональной деятельности кардинально. Вместо давно минувших сражений, ставших уже книжными, он с головой погрузился в сражения настоящие – за урожай. Ни сна, ни покоя, а главное – нежелание оного – лишь бы не возвращаться в вонючее болото депрессии, не подсаживаться с горя на стакан. «День год кормит». Не плохо кстати начал кормить – и самого Антона Павловича – управляющего фермерским хозяйством, и Сергея Ефимовича – его непосредственного шефа и двоюродного брата в одном лице. Бывший историк, внезапно для всех и самого себя в первую очередь, раскопал в подвале своей скромной и тихой до того личности скрытый талант талантливого управленца и смекалистого коммерсанта. Жилка, которую не рассмотрела в своём супруге «лариска», назвав его во время последнего, уже совсем давнего, разговора по телефону, «мягкотелым лошком», а ещё – «наконец-то никто не будет мне дышать в пупок», всё же была в нём и, как оказалось впоследствии, золотоносная. А потом была удачно совершённая сделка по выкупу производственного здания, в котором оказались, не успевшие отправиться в металлолом, четыре огромных чана из нержавейки. В первую же ночь, после выгодного приобретения Антону Павловичу пришла очень простая и ясная идея – замешивать в этих чанах тесто и печь хлеб. И понеслось …

Покинем же давно схлынувшее, горько оплаканное, полузабытое и оставим в покое так же, как и электромонтёра Василия, горе-лучшего друга Антона Павловича и его бывшую жену. Им тоже не предстоит участвовать в будущей пьесе, что нельзя сказать о его двоюродном брате. Вернёмся в Московский офис «васильковых». Тем более, что Лёшка уже успел свернуть вторую сигаретку с ароматным чёрным табаком. Спор только начинал разгораться …

– Ну ведь можно же было промолчать, Верочка Анатольевна, – Зина стояла посередине офиса, являясь сейчас центром общего обсуждения, не считая конечно, пока отсутствующего Антона Павловича, – Кто же вас за язык-то тянул?! – вопрошающе-обвинительные слова её обращались к бессменному главбуху ООО «Валошкi» Вере Анатольевне. У той был очень виноватый вид, которому особый оттенок неловкости и смущения придавали её сухенькая фигурка, забившаяся в самый угол офиса (там стоял её рабочий стол), массивный шейный корсет, а ещё сразу пара надетых на маленький нос очков – узенькие – на самом кончике – для чтения и с толстенными квадратными стёклами – от близорукости. Шею ей неделю назад повредил «потомственный прекрасный костоправ», как разрекламировал того заместитель Пузыря, он же его двоюродный брат Сергей Ефимович. На первом же сеансе в квартирном кабинете подмосковной Щербинки по «молниеносному уничтожению» вдовей холки, что-то в шее у шестидесятилетней Веры Анатольевны хрустнуло и надорвалось.

– Вы зэ фами мна попасыли. А тэпер я вивовата? – бессвязные тихие звуки вылетели вместе с хлебными крошками изо-рта главбуха. Корсет не позволял ей свободно двигать нижней челюстью и к тому же она жевала домашний бутерброд с любимой Брауншвейгской.

– Вера, когда уже с тебя снимут это ошейник? – маленький и толстенький Сергей Ефимович хихикал в громадном для своего роста кожаном кресле с высокой, как у трона, спинкой, стоящем рядом с пальмой. Он при этом уминал маленькие овсяные печеньки из круглой жестяной коробочки, лежащей на коленях. Все в это время что-то ели. Обед.

– Не ошейник, а воротник Шанца, советчик-благодетель, – Вера Анатольевна дожевала кусок и теперь речь её была, хоть и по-прежнему очень сдавленной, но уже более-менее понятной, – Я говорю – вы же сами меня попросили. А теперь я виновата?

– Слово «любой», Верочка Павловна, мы вас не просили произносить, – важно, жестикулируя в воздухе, как дирижёрскими, словно Гергиев, китайскими палочками для еды, произнёс Юра. Главный мерчандайзер. Один из трёх. Двое других – Люба и Жека – хорошо спетым, но немым дуэтом подтверждающе закивали головами. Все трое кушали фрунчозу с древесными грибами и запивали какой-то зелёной слизью из узеньких стаканов. Так же все трое, в отличие от остальных, не придерживались делового стиля в одежде. На них были цветные футболки «oversize» с «мультяшными» принтами. У Юры – на голубой в маленьких облачках – был рисованный его тёзка с огромной головой в скафандре космонавта и с непропорционально маленьким тельцем. Дополняла такую «красоту» надпись