становились невыносимыми. Сальса и горсть печальных, поломанных кусочков кукурузных чипсов — вот и все, что осталось от продуктов, которые я купила на заправке в Западном Йеллоустоне перед поездкой в Каламити. Последние два дня я питалась одними закусками, не желая выходить в город.

Паранойя взяла надо мной верх. Так же как и страх.

Если Дюк знал, кто я такая, то это был только вопрос времени, когда другие тоже узнают. Я была чертовой дурой, бродя по Каламити в тот день, когда прибыла сюда. О чем, черт возьми, я думала, заходя в магазины и называя людям свое имя?

Вымышленное имя.

В тот момент, когда Дюк узнал меня, мне следовало нажать на газ и уехать далеко-далеко от Каламити. Я долго размышляла над этим. Но мне здесь понравилось. Тот час, который я провела, исследуя центр города, был бесценен.

Никто меня не узнал. Никто не просил у меня автограф. Никто меня не фотографировал.

Может быть, это было глупо, но я не была готова отказаться от Каламити. Даже если их шериф точно знает, кто я такая. Даже если это означало жить затворником, любоваться городом издалека и время от времени посещать общественные места.

Отбросив страх и паранойю, я ни за что не смогла бы прожить еще один день на той еде, что была в моем доме. Как бы сильно я ни любила чипсы и сальсу, это был не завтрак.

Часы на микроволновке показывали 7:23. Возможно, если я ограничу свои приключения в городе ранним утром, мне удастся избежать скопления людей и остаться незамеченной.

Если бы я могла прожить здесь год или два, не вызывая никаких подозрений, жители Каламити, возможно, просто поверили бы, что я Джейд Морган, и, надеюсь, к тому времени остальной мир напрочь забыл бы о Люси Росс.

До тех пор, пока шериф держит свое слово и принимает мою взятку, все будет в порядке.

Взятка.

О чем, черт возьми, я на самом деле думала? Правда ли я была настолько пресыщена людьми, что первой мыслью, которая пришла мне в голову, было швырнуть деньги незнакомцу?

Я могла бы просто попросить Дюка сохранить мой секрет. Я могла бы просто сказать: «Дюк, не могли бы вы, пожалуйста, никому не говорить, кто я такая?». Но нет. Потому что после долгих лет работы в музыкальной индустрии я стала подозрительной женщиной, которая доверяла одному-единственному человеку на этой земле — Эверли.

Учитывая, что Дюк принял взятку, моя циничная сторона изо всех сил пыталась понять, был ли какой-нибудь другой вариант.

Все остальные просто хотели заполучить частичку меня. Мои деньги. Мою музыку. Мою внешность. Моей единственной целью в жизни было быть брендом.

Бренд Люси Росс.

Ирония заставила мои внутренности скрутиться. Я была Люси Росс, и бренд, который мы культивировали — который я позволила создать лейблу звукозаписи, — был настолько далек от настоящей Люси Росс, что мне пришлось покрасить волосы в черный цвет и переехать в Монтану, чтобы начать узнавать себя в зеркале.

Бренд был причиной, по которой я предложила эту взятку. Потому что мы защищали бренд любой ценой. Таков был девиз звукозаписывающего лейбла. И в течение многих лет я придерживалась этого правила.

Я защищала бренд Люси Росс, принадлежащий «Сансаунд Мьюзик Груп».

Даже когда мне до смерти надоело, что моей жизнью управляют другие люди. Даже когда я потеряла свободу выбирать себе одежду, за исключением бюстгальтеров и нижнего белья. Даже когда я писал песню, а подразделение АиР (прим. ред.: АиР — Артисты и Репертуар) в «Сансаунд» переворачивало ее с ног на голову и выворачивало наизнанку, чтобы она соответствовала гребаному бренду.

Забудьте о бренде. Может быть, я предложила эту взятку по привычке, но эти деньги защитили бы эту новую жизнь, дали бы мне шанс выработать новые привычки.

До тех пор, пока я могла платить Дюку.

До тех пор, пока меня больше никто не узнал.

Дерьмо. Во что я вляпалась? Как я могла быть настолько наивной, чтобы думать, что этот мой план действительно сработает? Меня узнали в первый же день. Конечно, у него были мои водительские права, но все же…

Невозможно было скрыть, кем ты являешься на самом деле.

Не от внешнего мира.

И не от себя.

Последние два дня Дюк держался подальше от фермерского дома, но я подозревала, что потребность в ответах скоро приведет его к моему порогу. Как я собиралась хранить свои секреты, если он настаивал на том, чтобы знать, почему я приехала в Монтану? И этот человек настоит на своем. Я видела решимость в его великолепных голубых глазах.

Может быть, я могла бы солгать? Вот только, я никогда не была хорошим лжецом, а Дюк показался мне человеком, способным видеть ложь насквозь. Это был только вопрос времени, когда мне придется признаться.

Моей единственной надеждой было то, что, получив огромную сумму денег за свое молчание, он выполнит наше соглашение. Был ли честен человек, принявший взятку? Это не имело значения. У меня не было выбора. Взятка была предложена и принята. Это было не похоже на то, что я могла позвонить своей юридической команде и попросить их составить надежный контракт, чтобы решить эту проблему. Мой адвокат каждый четверг играл в гольф с ведущим советом «Сансаунд», и в последнее время я подвергала сомнению лояльность каждого, с соблюдением адвокатской тайны или без нее.

Так что я заплачу Дюку. И поскольку в последнее время я не особо тренировала свои пальцы игрой на гитаре, я поддержу их ловкость, держа скрещенными. Потому что, если бы он хоть что-нибудь знал о таблоидах, он продал бы меня гораздо больше чем за сто тысяч долларов.

— Уф. — Я прижалась лбом к нержавеющей стали холодильника и застонала. Почему, Дюк? Почему?

В тот момент, когда он принял эту взятку, мне захотелось закричать. Он меня так… разочаровал. Благородный человек, которого я встретила в Йеллоустоне, был иллюзией. Дюк Эванс был таким же, как и другие, — занимался этим ради денег.

Не важно. Я потратила два дня, загоняя это сокрушительное разочарование поглубже. В конце концов, я смирюсь с взяткой, которую так отчаянно предлагала, и заплачу ему за то, чтобы он держал эти мягкие, притягательные для поцелуев губы на замке.

Теперь мне оставалось только придумать, как раздобыть для него сто тысяч долларов, не привлекая внимания к моему местонахождению.

Перед отъездом из Нэшвилла я сняла столько наличных, сколько смогла. Девяносто тысяч ушло на покупку моего «Ровера». Тридцать тысяч ушло в рюкзак,