— Разумеется я! — с воодушевлением ответил Александр Сергеевич.

— Ну вот! А я всего лишь организатор твоих концертов. Ты пишешь, а я продаю… Так, Саша, у нас проблема с меценатом: сибирский алюминий отказался, но это ничего. Я договорился с медными рудниками, так что давай у тебя будет не алюминиевый всадник, а медный.

Пушкин задумчиво почесал свои кудри на голове, а затем молвил в ответ:

— То есть ты думаешь это так просто: взять и переиначить стихотворение? У меня же там рифма: всадник алюминий, мы будем побеждать отныне!

— Саша, ну потрудись, что ли! Я не знаю… Пусть будет там: всадник медный, мы будем побеждать мгновенно!

— Я не могу работать в таких условиях!

— Ах ты не можешь, Cаша? Иди на завод!

— И пойду!

— Да, на заводе ждут такого как ты, ведь там нужны рабочие руки. Сработаешься подобно своим предкам.

— Но мои предки на заводах не работали!

— Я о предках твоего прадеда!

Пушкин аж опешил от такой дерзости организатора, и хотел было вызвать его на дуэль, но вовремя одумался. А организатор между тем и не думал останавливаться:

— Только ты вспомни, Саша, каким я тебя подобрал! Мороз и солнце: день чудесный…

— Что? — возмущению Пушкина не было предела.

— И знай, завтра здесь будут стоять пятнадцать таких-же кучерявых рифмоплётов, как и ты. Я без тебя проживу.

— Ха, полюбуйтесь-ка! Он без меня проживёт. Да все знают, что ты организатор концертов ПУШ-КИ-НА! — свою фамилию поэт отчеканил по слогам особенно отчётливо.

— А вот это вот не надо… Это все знают, что ты Пушкин организатора концертов… Всё! С меня довольно, пошёл вон!

Дальше следовало продолжительная пауза, после которой Александр Сергеевич расплылся в улыбке и сменил тон:

— Да будет тебе дуться… Ты пошутил, я тоже посмеялся. Мир?

— Хорошо, мир. — быстро согласился организатор, а затем добавил, — Значит так, завтра ты будешь выступать на именинах у царя. Деньги никакие, но сам знаешь, отказаться нельзя. Там будут все: Чаадаев, Грибоедов, ну и в конце концов Жуковский, и ты…

— И я! — вторил Пушкин.

— …И концерт закрывать будет Лермонтов.

— А чё это Лермонтов концерты стал закрывать? Я же всегда был последний — вновь завозмущался поэт.

— «Чё»… — вздохнул организатор, — Солнце русской поэзии… И на тебе: «чё». Не чё, Саша, а почему Лермонтов! Учишь-учишь, как об стенку горох.

— Ну хорошо: почему Лермонтов-то? — недоумевал Александр Сергеевич.

— Да по кочану! — сказал, организатор, и задумался, а потом добавил, — кстати, запиши, хорошая рифма, может пойти в народ… Да потому что он пишет! «Мцыри» вон, с руками отрывают!

— Просто Кавказ сейчас актуальная тема…

— Да, он конъюнктурщик! — перебил поэта организатор, — Но он пишет, Саша, пишет! А не рожицы на полях рисует.

— Всё равно я лучший! — выпалил Пушкин.

Поняв, что перегнул палку и опасаясь вызова на дуэль, организатор стал поддакивать, постепенно переходя на шепот, чтобы успокоить поэта:

— Разумеется, Саша, ты лучший. Но нельзя останавливаться, понимаешь… Гоголь всю Украину исколесил. Декабристы устроили тур по Сибири. А мы с тобой тут… Москва дыра, Саша… В Питер надо ехать, вот где деньги крутятся…

Казалось, речь организатора вновь перерастала в монолог, потому как Александр Сергеевич уже его не слушал, отвлёкшись на афишу.

— Попса какая-то… — разочарованно молвил поэт, глядя на небрежно намалёванную физиономию, отдаленно напоминающую его самого.

— Я тебя умоляю… — организатор подхватил поникшего Пушкина и повёл его к винной стойке, — Саша, выпей что-нибудь, успокойся. Это ты сейчас попса, а через двести лет представь: «Золотой век Российской поэзии»! Двести лет — это же совсем ничего! И вообще, нам нужно что-то, чтобы тебя вспомнили: какой-то скандал… Скажем, трудное детство или няня садист. Крепостным это нравится.

— Нет, это исключено.

— Или… — продолжал, потирая вески организатор, — Точно! Нам нужна дуэль!

— Нахрена? — опешил Александр Сергеевич.

— Что значит «зачем», Саша? Пусть будет дуэль, скажем, с Дантесом… А что? Он француз… Новый рынок, валюта в конце концов.

— Чего это мы с ним вдруг будем стреляться?

— Если тебе так будет проще, вчера Дантеса видели с твоей женой. — импровизировал организатор.

— Ну и что?

— Как что? Они Лермонтова читали вместе, Саша!

Через пару секунд активной обработки сказанного организатором, Пушкин пришел в ярость:

— Что?! И ты молчал? — казалось, поэт даже побагровел от ярости, — Где мой пистолет?!

— Саша!

Но Пушкина было уже не остановить. Он спешно покинул душные театральные просторы и скрылся в ночи.

Не сказать, что организатор был слишком расстроен подобным исходом. Буквально на следующий день он уже нашел замену Александру Сергеевичу:

— Всё, Лермонтов, будем делать из тебя звезду! Только давай договоримся сразу: ты будешь не Марат Юсупович, а Михаил Юрьевич. Поверь моему опыту, так будет лучше. Ну, что там у тебя?

— Например, вот… — неуверенно начал Лермонтов, — Сижу за решеткой…

— О Боже мой, какая решетка?! Давай что-нибудь другое!

— Хорошо… Скажи-ка дядя, ведь не даром…

— Ну вот, уже лучше! Далеко пойдёте, молодой человек! — похвалил организатор.

БОРЩ ДЛЯ ТУЗЕНБОБИЛЯ

Марлинский Тузенбобиль Олегович был обычным провинциальным актёром с большими амбициями, и десятилетним стажем игры в городском драматическом театре. Как и коллеги по театральному ремеслу, он мечтал о грандиозной кинокарьере в Голливуде, однако имел за плечами лишь эпизодические роли в российских криминальных сериалах.

Киногерои, исполняемые Тузенбобилем, редко переживали десятиминутные сцены, и обычно его персонажи хладнокровно убивались в бандитских разборках, пафосно отснятых режиссерами-однодневками. Впрочем, изредка он получал чуть больше экранного времени благодаря сценам, в которых криминалисты обследовали место преступления, на которых Марлинский изображал бездыханные тела.

Пожалуй, помимо него самого, успехами Тузенбобиля гордилась только Марфа Поликарповна — заботливая бабушка провинциального актёра, которая прямо сейчас снимала с плиты только что приготовленный борщ. Кухарную суету Марфы прервал звонкий телефонный звонок старенького дискового телефона.

— Алё… Непонятно… Алё, кто-кто? Какой Спилберх? Непонятно… Халевуд? М-м… Ту миллион долларс? Непонятно же! Изъясняйтесь по-русски! — бабуля тщетно пыталась понять иностранную речь, но четыре класса церковно-приходской школы не позволяют ей этого сделать, — Пожалуйста, перезвоните позже.

Стоило Марфе повесить трубку, как из прихожей донесся скрип просевшей двери. Это Тузенбобиль вернулся домой с затяжной театральной репетиции.

— Би ор нот ту би! Зат ис квештн! — повторял провинциальный актёр, снимая с себя сюртук.

— Боба, пришел! Устал, наверное? — засуитилась Марфа Поликарповна.

— Устал, бабуля… Устал очень, замотался, всё, не могу! Все эти тюзы-пюзы, гамлеты-шмамлеты…

— Пюзы… Шмамлеты… — понимающе вторила Марфа Поликарповна, — Раздевайся, проходи к столу…

— А я с режиссёром поцапался, — продолжал жаловаться Тузенбобиль, — Просто