отрегулировала! А тут про права женщин начинают контуженные всякие верещать, которые нарушены якобы! Какие права у них нарушены? Вместо мужика по башке дубиной получить, когда соседи на деревню набег устроят? Мамонта дрекольем закидывать рвутся, когда мясо на ужин добыть нужно, или что? Пахать хотят по четырнадцать часов в день? Это же охренеть можно, прости меня господи! – щеки Павлика пошли крупными пятнами, а сам он стал похож на грозного взъерошенного вороненка. – Так если бы мать-природа равноправие предусматривала, она бы теткам и мышцы, как у мужиков, дала бы, чтоб им дубиной махать сподручнее было, и мужикам – возможность рожать, пока тетки деревня на деревню с дрекольем ходят! Так ведь нет этого ничего! У тетки право одно – любимой быть, самой любить мужа, детей своих! А биться за право на равных с мужиком горбатиться, – он перевел дух и жадно припал к остывшему чаю, – только совсем полоумные и могут, если вам мое мнение интересно. Вон Танюша у вас в приемной… Молодая, красивая.. Ей что, рабочий день длиною в восемь часов для счастья женского необходим? Да нет, естественно! Руки мужские заботливые, дом – полная чаша, пляж солнечный, куда из Москвы промозглой зимней сорваться можно, да бэбики кучерявые, чтобы им глаза на мир этот чудесный открывать! Вот Ницше поэтому и сказал так, как сказал: «Мужчина создан для битв. Женщина – для отдохновения воина. Все остальное – глупость!» Ницше, может быть, под старость лет со своей философией умом-то и повредился, как некоторые считают, но тут он все в точку подметил. Против природы идти – голову сломить в среднесрочной перспективе.

– Однако! Как вас за живое-то задевает!

– Так я ж не в безвоздушном пространстве живу, – Павлик развел руками и криво усмехнулся. – Да ладно – тетки еще, с них, в силу известных причин, и взятки гладки! А эти, в меньшинстве которые еще пока, с ними-то все гораздо печальнее и беспокойнее получается! Они же вслед за тетками начинают за права свои бороться! – он закатил глаза, видимо, пытаясь передать собеседнику крайнюю степень своего негодования и гневно потряс головой. – Это же вообще полный трындец, прости меня господи, если к этому серьезно относиться начать! У них-то какие права, извиняюсь, нарушены? Содомусом взаимным им заниматься, что ли, кто-то запрещает или с гневным осуждением во время процесса со свечкой стоит? Да нет вроде… Сейчас же размягчение нравов всеобщее, хочешь – хоть в ухо, хоть в глаз, хоть куда ради страсти своей присовывай, никто уж и не удивится и слова худого не скажет. Я же вам недаром до этого про права и обязанности сказал, что про первые все вроде как помнят, а вторых, считай, ни у кого уже и в помине нет! Но им-то мало прав своих, в которые не лезет никто, они же со своим, извиняюсь, свиным рылом в мой калашный ряд лезут! – Павлик залпом махнул остатки коньяка, отер разгоряченный лоб. – Им же содомию свою напоказ выставить нужно, в нос ею ткнуть, чтобы видели все и восторгались! Смотрите, дескать, как я могу! А я вот ни фига не хочу на это непотребство смотреть, да и слышать про него ничего тоже не хочу! – он мрачно покивал, с сожалением глядя на пустой бокал, и прицокнул языком. – Мое право – непотребства этого не видеть – оно кого тут интересует? За него почему никто бороться не спешит? Ладно, дали вам права ковырять друг друга как хотите, так ведь и обязанности еще должны быть! Втихаря, например, дело свое делать, умы посторонние не смущая и психику хрупкую да неподготовленную не коверкая, так нет же! Я вот что-то ни одной демонстрации не припомню, – Павлик издал саркастический смешок, – которая бы за обязанности геев боролась. За права – пожалуйста, а за обязанности – никто и слова не скажет. Справедливо это разве, если пристально и внимательно вопрос этот изучать начнем? Ясен перец, что нет. Так это еще цветочки, – он безнадежно махнул рукой и посуровел лицом. – За ними-то и прочий творческий народ ведь подтянется! Одному дай право овечек любить, второму – собачек, третьему – девочек и мальчиков маленьких, а потом и за право по телевизору разврат свой транслировать с трусами наперевес на улицу выйдут! А я не хочу! – Павлик окончательно помрачнел и для убедительности покивал, исподлобья взглянув на собеседника, который всю тираду выслушал молча и лишь улыбался. – Не хочу я такую хрень на голубом экране вечером видеть. И чтобы дети мои такое видели, если будут дети, конечно, тоже не хочу! Но мое право не видеть и не слышать бардака этого, оно почему-то никого в принципе не интересует. У меня скоро вообще никаких прав не останется, кроме обязанности на это творческое меньшинство в агрессивном экстазе смотреть. Зато у них – обязанностей ноль, а прав – вагон и маленькая тележка. И заметьте! – он торжествующе качнул головой. – Что ни пример – сплошное извращение природных устоев и размывание всяческих норм! Вот что меня в первую очередь во всей этой истории и волнует. Вначале – толерантность эта, чтобы душа привыкала на непотребство спокойно смотреть, потом – полутона всякие, размытость и неопределенность. А дальше – спохватиться не успеешь, как «хорошо» и «плохо» местами между собой поменяются, и тогда через десяток лет, если так дело пойдет, хочешь – не хочешь, а будь любезен с мужиком в постель ложиться или с собачкой, на худой конец! А я отказываюсь! – Павлик в сердцах стукнул ладонью по подлокотнику кресла и отпил остывшего уже чаю.

– Н-да, – Игорь Сергеевич с улыбкой смотрел на разгоряченного гостя и восхищенно улыбался. – Какая экспрессия, однако, молодой человек! Видно, что задевают вас все эти меньшинства творческие, как вы изящно выразиться изволили.

– Бросьте! – тот опять невесело усмехнулся. – Вы меня вообще неправильно понимаете, как я погляжу. Плевать я хотел на все эти меньшинства, пока они лично ко мне со своими творческими планами не лезут! Дело совсем не в них. А дело тут в тех, кто все эти фундаментальные природные устои размыть норовит и белое черным заменить, чтобы людям окончательно мозги запудрить было можно. И вот это-то как раз, если мое мнение вас интересует еще, на пидоров работу и похоже. Только им подобная изощренность свойственна, и размах тоже их масштаба. Да и на перспективу они работать умеют, чему в истории, к сожалению, есть примеры. Так что, если у меня к кому претензии и есть, так только к этим