бывает внутри. Дожди закончились, и он много бегает сейчас».

– Я тоже хочу… – хочу на улицу. Очень хочу на улицу. Не могу же я лежать здесь вечно?

«Без него тихо. Эде, когда она с нами, это не нравится, и она пытается компенсировать».

– Оу, – выдыхаю я.

«Я не удивлюсь, если Принц проснётся».

В этот раз смех звучит почти нормально.

Заглядывает Хриза и держит меня за руку, считая пульс. От неё пахнет кофе и лекарствами, запахи бьются, пытаясь заглушить друг друга. На её лице – любопытство.

– Нам рассказывали о подобных вещах, знаешь. Самоубеждение.

Она мягко трогает тёплыми ладонями мою шею, но я всё равно дёргаюсь. Сестра прикасалась там же, когда вдавливала меня в кровать и сжимала горло. Хриза отдёргивает руку так быстро, что ударяется о спинку кровати.

– Прости. Но это действительно редко встречается, по крайней мере, я не видела ни разу. Так же работают стигматы. При нервных расстройствах эмоциональное возбуждение может проявляться очень необычно. Возникают синяки или даже открываются раны. А при наличии и галлюцинаций…

– Я не галлюцинация!

Я дёргаюсь, натягивая ремни.

Сестра стоит за спиной Хризы. В глазах – ярость. И она шипит, сжимая призрачные кулаки:

– Сама ты галлюцинация! Я, может, и не жива, но реальна, слышишь, реальна!

Конечно, Хриза не слышит. А я, я так хочу ей ответить, накричать на неё, выругаться, да что угодно, но если сделаю это на глазах у Хризы, то ещё долго пролежу в Клетке, замученная капельницами и таблетками. Поэтому я сжимаю зубы и молчу. Хриза разливается о возможных причинах появления синяков, а сестра снова растворяется в воздухе. Слишком много посетителей за раз.

Хриза уводит Птичника из Клетки, и они шепчутся там. И когда Ян возвращается, он не запирает дверь. Облокачивается на створку, скрестив руки, долго смотрит на меня и наконец говорит:

– Ну что, возвращаемся?

Я киваю.

Он приводит меня прямо в палату. Будто и не было той ночи – кровать аккуратно заправлена, подушка взбита, на покрывале ни одной складки. Понятно, кто здесь был. Я жду, что Птичник сейчас достанет связку ключей и снова запрёт меня, не в Клетке, так здесь, но когда я оборачиваюсь, его нет и дверь открыта.

Птичку выпустили на волю!

Сразу иду в общую комнату. Хоть бы всё было как обычно. Ольга бы читала, а Ник и Эда гадали старый кроссворд, потягивая чай. И позвали бы меня к себе, и Эда бы рассматривала следы синяков на моей шее, и мы бы смеялись, и всё бы было хорошо.

Всё почти как обычно.

Ольга читает «Джейн Эйр», устроившись в кресле и закутавшись в шаль. Ник листает какой-то старый журнальчик, а Эда дремлет на диване. Так мне кажется. Но когда я подхожу ближе, понимаю – она не спит. Глаза полузакрыты, но через ресницы она неотрывно смотрит в окно. Пальцы сцеплены в замок, на руках новые бинты.

Даже не могу предположить, насколько она далеко сейчас.

Я тянусь к ней. Если я могу вызывать призраков, то почему бы и не отогнать их, не вытащить её? Я скучала по Эде. Без неё тихо, жизнь застывает, да она даже моей сестре нравится!

Но Ник, вытянувшись, ловит меня за запястье.

– Не надо, – говорит он. – Если она хотя бы немного придёт в себя, то сразу начнёт, – и изображает, что разрывает себе горло.

Смотрю на новые бинты, нашлёпки пластырей, длинные следы от ногтей на бёдрах, уходящие под серые больничные шорты – и верю ему.

Мне остаётся только сесть между Ником и Ольгой, тоже взять журнал и наблюдать за тем, как Эда бродит в своих снах наяву.

Это тянется, тянется и тянется. Эда или сидит запертая в палате, или ни с кем не разговаривает. Я как-то останавливаюсь у приоткрытой двери и смотрю, как Птичник затягивает на ней смирительную рубашку, а она пытается укусить себя или схватить его за полу халата.

«Ян и Хриза сами не понимают, что с ней», – пишет мне Кит, когда мы вместе стоим у двери на улицу. Он выглядывает в сад и улыбается, я не могу не подхватить.

– Откуда знаешь?

«Подслушал, пока пытался залезть на кухню. Они говорили около её кабинета. Только никому не рассказывай».

Я обещаю хранить секрет, и мы вместе смотрим в окно, на красное закатное небо. В отделении слишком тихо. Я не люблю тишину, она затягивает, отрезает. Я даже жалею, что Кит не говорит, сейчас я бы хотела услышать хоть чей-то голос.

Эда бьётся о дверь палаты. С другого конца коридора раздаётся звук торопливых шагов Птичника.

Не этого я хотела, но тоже сойдёт.

Юпитер

У стен есть глаза.

Это не идиома или метафора, у стен есть глаза и они всегда карие. Они смотрят на меня, не моргая, и это неправильно, у стен не должно быть глаз, и я пытаюсь убежать, но мне некуда. Тогда я пытаюсь заставить их уйти. Это сон, и мне нужно проснуться.

В моей сумке лежит косметический набор, в нём – пилочка для ногтей. Мне бы лучше попросить кого-нибудь ущипнуть меня, как это смешно и мило, чтобы я проснулась, но я одна, коридоры пустые, все уже сидят в аудиториях, а я как всегда опоздала. И теперь мне приходится просыпаться самой.

Пилочка не сразу протыкает ткань джинсов, приходится замахиваться, а глаза, глаза везде, даже на потолке, когда я запрокидываю голову, чтобы не смотреть на стены. Опустить её – и видно капли на полу. Моя кровь, пилочка тёплая и мокрая, теперь они должны закрыться, пусть они закроются…

Да, это был один из плохих дней, я знаю. Хотя плохие дни случаются так часто, что их уже можно назвать нормальными, а хорошие выделить отдельно. Под хорошими я понимаю дни, когда не выпадаю из реальности.

Это я сейчас так говорю, потому что действуют таблетки, или ещё что-то. На самом деле, я не слишком-то понимаю, где реальность, а где всё остальное. Я вижу, как исчезают плитки пола, а под ними чёрная вода. Если нырнуть туда, то окажешься среди длинных водорослей, которые оплетут тебя, и это будет похоже на прикосновение рук. Очень реальное прикосновение.

Я опять расцарапала предплечье, да? Всё, вижу. Мне нужно что-то, чтобы вытереть кровь, Птичник потом обработает царапины. Это я, кстати, придумала называть его Птичником, вы не знали?

Может, он