открывает мне дверь в конце коридора, ту самую, с окошком. У лестницы низкие перила, но даже сбросившись с неё головой вниз, я только поцарапаюсь о кусты.

И кстати о кустах.

Не знаю, кому пришло в голову, что это будет забавно. Это не забавно, это странно, или даже глупо, но у нас есть лабиринт. Как в каком-нибудь романе – свой лабиринт из зелёной изгороди. Дорожки, повороты, разветвления, тупики, всё, как нужно, кроме одного факта. Кусты даже мне достают только по пояс.

Это лабиринт, но к центру можно пробраться за пару минут, немного поцарапавшись. Он не выполняет главной функции лабиринта – запутать и сбить с толку. Он такой же ненормальный, как и мы.

Я останавливаюсь у подножия лестницы. Ника рядом не видно, обычно он игнорирует лабиринт, бегая по периметру решётки. От избытка кислорода у меня кружится голова, от утреннего холода мурашки, от росы на траве – мокрые ноги. Но всё равно мне здесь нравится.

Уже углубляясь в кусты, я оглядываюсь. На площадке около двери стоит Птичник, а рядом с ним на перилах сидит моя сестра.

Слишком много людей следит за мной сегодня.

Так и с ума сойти можно.

Я не ищу Ника специально, но на него трудно не наткнуться. Подходишь к решётке, задумчиво выглядываешь наружу, и тут рядом появляется бегущий Ник.

Увидев меня, он машет рукой и сбавляет скорость, чтобы остановиться рядом. У него ко лбу прилипли мокрые чёрные пряди, на футболке тёмные пятна. И он улыбается. Читай – скалит зубы и блестит глазами.

– Наконец-то тебя выпустили. Птичник следит?

Я показываю в сторону лестницы.

– Он там. И моя сестра с ним. Никуда от них не деться.

Ник шмыгает носом, убирает со лба волосы. Я оглядываюсь через плечо. И Птичник, и сестра всё ещё смотрят за нами.

– Как мне это надоело, – вырывается у меня. – Они всё время рядом. Куда бы я ни пошла, кто-то из них следит за мной, – я смотрю на решётку и за решётку. – Не знаю, что с этим делать.

Ник тоже смотрит на прутья.

– Зато я знаю.

– И что?

– Нужно сбежать.

Воздух попадает мне куда-то не туда, и я начинаю кашлять.

– Иногда мне кажется, что я могу выбраться, – продолжает он.

Не верю.

– Через неё нельзя перелезть, – отвечаю ему.

Прутья слишком гладкие, без завитушек, цветов, чего угодно, за что можно ухватиться. Даже Ник с мышцами в пару раз больше моих не справится.

– Не перелезть, – говорит он. – Я могу сломать её и уйти отсюда.

Кладу руки на холодную решётку. Это металл, и, как и положено металлу, он очень прочный. Всё ещё не верю. Но если… если на пару секунд допустить, что Ник сможет. Разорвёт прутья, будто они из бумаги, откроет нам путь за пределы территории, наружу.

Даже не знаю, что бы сделала в таком случае.

Ник вытирает ладони о штаны и сжимает прутья.

Куда бы я пошла? Или побежала бы, пока меня не поймали?

Его мышцы напрягаются, он скалит зубы, как хищник, волк, пытающийся вырваться из капкана. Я почти вижу, как поддаются прутья, как открывается достаточно пространства, чтобы можно было вылезти, выйти на свободу.

Что я буду там делать?

Ник опускает руки.

– Не сегодня, – говорит он.

Даже не знаю: разочароваться или вздохнуть с облегчением.

– Почему?

– Не знаю, – он пожимает плечами. – Не чувствую в себе этого.

– А…

– Но потом, – Ник вытирает лоб краем серой футболки. – Обязательно, только позже. Обещаю, – и он гладит меня по голове.

Что на это ответить, я тоже не знаю.

– Побежали, – Ник несётся дальше. Ещё один круг, ещё один, но никогда не вырываясь за границы отделения.

– Ты же хочешь туда?

Я оборачиваюсь. Сестра стоит у решётки, прутья просвечивают сквозь тело. Её они не ограничивают. Призраку ничего не стоит пройти сквозь металл, сквозь что угодно.

– Ты хочешь наружу, Эва?

Не знаю. Чего я точно не хочу – это с ней разговаривать.

Оставляю её позади, убегая вслед за Ником. Холодный, утренний воздух в лицо, только сестра не уходит. Она летит за мной, смеётся, дёргает за плечо, пытаясь остановить, и кричит:

– Можешь попробовать сбежать, только не думай, что тебе это поможет!

Уже ужин, а я до сих пор не знаю, где мой нож.

Не надо говорить, что чисто теоретически, это нож Птичника. Я забрала его. Я спрятала. Мне, в конце концов, он нужнее.

Эду всё ещё держат в палате, и Ольга ворчит, что мы снова сидим, не как обычно. Она катает по тарелке стручковую фасоль, пытаясь сложить её параллельно. Птичник советует ей есть, пока не остыло.

– И вообще, сегодня у нас киновечер, так что не тормози, – добавляет Ник.

Ольга смотрит на него. Не будем уточнять, что мрачно, она всегда смотрит мрачно, и продолжает раскладывать фасоль. Кажется, я вижу, как трясется от беззвучного смеха Кит. Ник шумно втягивает сквозь зубы воздух. Он может сдержать себя. Мы все адекватны в столовой, помните?

По пути в общую, я останавливаюсь у палаты Эды. Там тихо, но стоит мне постучать, она отвечает.

– Кто здесь? Ник? Психе?

– Это я.

Глухой удар, и створка дрожит. Эда, кажется, рухнула на неё всем весом.

– Отлично, а то я думала, что от скуки умру. Когда меня уже выпустят? Не могу больше одна, сколько можно? К тому же, киновечер пропускать не хочу, сегодня что-то интересное должно быть.

И правда, почему её не выпускают? Судя по голосу Эда уже вполне адекватна. Может, если я попрошу Птичника, он всё равно будет наблюдать за нами, что ему мешает…

– И меня достали эти тени, они постоянно шипят и превращаются в змей, потому что как змеи же. Под кроватью целое гнездо, и мне кажется, что под подушкой тоже.

Так, стоп.

– Какие змеи? – спрашиваю я.

– Те, которые из теней. Не бойся, они не пролезут ни под дверью, ни в замочную скважину. Или ты не боишься змей?

Я даже не знаю, что на это ответить.

– Слышишь, – шепчет сестра. – Она всё ещё не здесь.

– Эда, – выдыхаю я. – С тобой всё в порядке?

Раньше такого никогда не было.

– Раньше с тобой такого не было.

Она погружалась в галлюцинации, но не настолько. Это не тянулось целую неделю!

– Что случилось? – почти шепчу я двери. Сестра тоже прижимается к створке, подмигивает мне целым глазом.

И голос Эды, приглушенный несколькими сантиметрами дерева, виноватый и усталый.

– Я не знаю. Я перестала пить