– Вы полагаете «арийцы» нуждались в семитских святынях? – усомнился Альведо.

– Да… c Ковчегом Завета Божьего связано немало тайн. Одна из них – язык Откровения и алфавит, которыми они были написаны. Есть предположения, что это был язык высокоразвитой расы, некогда обучавшей египтян. Кто они были? Атланты? Лемурийцы? Или пресловутые Арии? Как бы то ни было, в Ковчеге Завета сокрыта тайна всей нашей цивилизации и мистического первородства народов!

– Вы читали последние газеты? Какой-то генерал поднял мятеж на Кавказе, а вы толкуете о сокровищах! – нахмурился Альведо. – В горах идет война!

– Война – самое лучшее время для обретения сокровищ, и уж вы, финансисты, знаете об этом лучше других, – скромно потупившись, заметил Рауль. – Судите сами – если победят чеченцы, то найденное сокровище будет немедленно национализировано, а если победят русские, то их пограничники будут отслеживать любое передвижение по горам, поэтому в наших интересах, чтобы эта война длилась подольше.

– Простите, дон… – нахмурился Альведо, роясь в бумажнике.

– Рауль, – подсказал библиограф.

– Я деловой человек, и поиск кладов – не мой профиль. Наше сотрудничество с вами – моя дань теням предков, не больше. Если письмо действительно важное, я могу продать его Мадридскому университету или еще кому-нибудь. Помогите назначить цену, и я возьму вас в долю.

– Нет-нет, ни в коем случае. – Из глаз дона Рауля брызнули желтоватые слезы, этот цвет они приобрели от библиотечной пыли и походили на посмертные слезы, которые изредка испускают мертвые, обиженные живыми.

– Ничьи руки, кроме священной династии не должны коснуться Арон-Ха-Брит, Ковчега Свидетельства! – библиограф внезапно умолк, как проговорившийся шпион.

– Вот что – считайте, что вы не открывали этого письма! – Дон Карлос быстро чиркнул в чековой книжке. – Возьмите чек, я надеюсь, это с лихвой вознаградит вас за труды. Больше в ваших услугах я не нуждаюсь.

В ту ночь драгоценный манускрипт остался лежать на приборном столе, как пришпиленная бабочка. Дон Рауль погасил лампу и покинул библиотеку ранним утром, чтобы направить еще одну телеграмму, на этот раз на остров Крит.

Текст не содержал ничего примечательного и был адресован дальним родственникам Рауля Алроя.

С доном Карлосом они больше не виделись. Сразу после их разговора Альведо отбыл на Мальту на международный экономический форум. Во время обеда на яхте в заливе святого Бонифация в его горло попала зеленая испанская маслина, и он погиб от мгновенной асфиксии. Скромный книжник Рауль Алрой остался в гранадском имении до дня похорон. Альведо тайно захоронили в фамильном склепе в присутствии избранного круга – представителей родовитых семейств Европы.

В ночь перед похоронами над его телом был произведен странный ритуал, не описанный в справочниках придворного этикета или в сборниках дворцовых установлений. В присутствии стражи, бодрствующей у гроба, маленький сухонький человек в черном плаще и белых перчатках вложил в рот умершего золотую монету. Через неделю скончался дон Рауль. Он был найден задушенным в своей маленькой скромной квартирке на набережной Святой Надежды. Орудие преступления – толстая бычья жила валялась тут же. В его окоченевшую ладонь была вложена древняя золотая монета с надписью «Иосиф Благословенный Царь Хазарский».

От имени этого давно усопшего царя была объявлена неутихающая тысячелетняя война. Горные ущелья и плоская скифская степь, где она вновь завела свой жуткий танец, никогда не знали долгого и прочного мира, словно над ними и впрямь тяготело проклятие.

Киев. Лето 6465 от Сотворения мира (957 год. За восемь лет до разрушения Хазарского Каганата князем Святославом). Ранняя весна

С полуночи подул северный ветер и студеным дыханьем обмел палаты. Лампада с кедровым маслом качнулась и едва не погасла. Старшина хазарской торговой общины Зеев Бен-Шаддай запахнул плащ из черного соболя, наглухо задвинул волоковое оконце и вздохнул с облегчением. Ночь – время верных, когда говорит с человеком Бог языком светил и ночного ветра. «День акумов – ночь для нас, и их ночь – наш день», – учат равви, и их потаенное слово пускает корни везде, где есть хотя бы трое Избранных. Ни расторопные слуги, ни приказчики из черных хазар – его верные помощники в торговых делах не знали о ночных бдениях Бен-Шаддая. Что с того, что эти «двуногие» усердно посещают дома молитв и талдычат страницы сефир[5] своим варварским языком? Что с того, что приняли они обрезание и гордо называют себя единоверцами Шаддая? Всякий раз, глядя на их лица, похожие на щиты, обтянутые красной кожей, Бен-Шаддай благодарил Единого и Неизреченного за счастье родиться в лоне Избранного народа.

Каждую ночь, дождавшись благословенной тишины на днепровской пристани, да еще когда разбредутся по подворьям пьяные варяги, Бен-Шаддай вынимал из походного сундучка связку пергаментов, пузырек с чернилами, остро заточенное стило византийской работы и садился за переписку.

От Красного моря до Китая насчитывается двести дневных переходов, а вокруг северного берега Каспия и того больше. По всей длине этого пути у Шаддая были верные уши и глаза. Его депеши поплывут в родственные общины в Синд и Фарандж, в Хорезм, Андалус и в страну Пирамид. Благодаря налаженному обмену сведениями на протяжении тысячи фарсахов, на всех торговых путях одновременно вздымались и опадали цены, и те, кто успел скупить товар или вовремя избавиться от излишков, оставались в выигрыше.

Предварив свой труд короткой молитвой, Бен-Шаддай взялся за перо. В письме он посылал привет и ободрение троюродному племяннику, собиравшемуся открыть свою факторию севернее Вышгорода. Экономя пергамент, он писал маленькими буквами, каждая не больше червячка, что живет в ларе с прошлогодней мукой. По обычаю он писал справа налево, из будущего в прошлое, и писал он все чаще о прошлом: